Оползень - страница 12

стр.


…Господский одноэтажный дом располагался на холме, открытом со всех сторон. Вокруг по странной прихоти хозяйки — ни цветника, ни сада. Трава на холме к середине лета выгорала под солнцем и делалась такой же буро-желтоватой, как деревянные стены дома. Узкая тропинка вела к реке, полноводной всклень, с низкими берегами, поросшими чаканом. Вода в реке тоже была мутно-рыжего цвета. За рекой вдали кудрявились рощи, перемежаемые одиноко стоящими соснами.

Окна всегда были открыты настежь, и ветер свободно гулял по комнатам. Парусили белые полотняные занавеси, качались тюльпаны, расставленные везде в хрустальных вазах, осыпанные изнутри липкой желтой пыльцой.

Кася ныряла в мятых волнах степной реки, как серебряная верткая рыбка на широкой воде под светлым высоким небом. Господские девочки плавали хуже, чем она, и сердились на нее за это. Нагие, нежные, они резвились вместе, и прелестная голубоглазая Катенька изводила воспитанницу бессмысленным приставанием:

— Скажи: «Вы совершенно правы, граф Марешан!» Ну, Кася, сиротиночка! «Вы совершенно правы, граф!» Я прошу!

— Кася, не упрямься, ну, что тебе стоит? Не забывайся, — шептала гувернантка, худая добрая девушка.

Низовой ветер рябил воду, слепил росплесками солнца на волнах. Что-то непонятное вдруг произошло там, в сверкающей зыби, где чернелись детские головки. Гувернантка, закричав от ужаса безголосо, побежала туда, шатаясь и хватаясь за прибрежные тальники, упала на мелководье, теряя сознание.

Кася с ожесточением, с неизвестно откуда взявшейся силой рвала со своей шеи скользкие руки тонущей Катеньки. Вода плескалась в ее кричащий разинутый рот. Дрожа всем телом, как щенок, захлебываясь и всхрапывая, Кася выбралась из стремнины.

…Опять степной ветер парусил легкие белые занавеси. Горели свечи, бледные при свете дня. Среди тихих всхлипываний дьячок читал над детским белым гробом.

…В зарослях шалфея за флигелем Кася сидела, сжавшись в комочек. Вечерние тучи шли низко. Реку, поблескивавшую вдали сквозь камыши, кровавил закат. Тишина была такая, что Кася слышала даже стук своего бедного колотящегося сердца. И жизнь ее была ничтожна, крохотна. Тяжелым видением возникла за спиной опухшая от слез нянька:

— Иди, господа зовут, а Петербург ехать собираются.

…И в Петербурге повторялся этот кошмар. Барыня призывала к себе в полутемную спальню, смотрела безумными страдающими глазами:

— Итак, «Вы совершенно правы, граф Марешан!» Как тебя Катенька, бывало, просила? Ну-ка!

— Vous avez raison, — обмирала Кася.

— Нет, повторяй по-русски!

Наконец однажды в громадной столовой совершенно оледеневшая, неестественно прямая и тонкая барыня сказала:

— Надо расстаться, детка. Нам тяжело тебя видеть.

Кася покорно встала из-за стола.

На улице ее догнала гувернантка, тоже лишившаяся места. Ей удалось устроить Касю к известному профессору-акушеру.

Сутуловатая, хмурая, она открывала двери на звонки: «Да, доктор Зибенгар принимает, пожалуйста». Губы у профессора были сочные, полные, глаза выкаченные, всклокоченные волосы всегда казались грязными. Иногда под настроение, за кофе он воспитывал Касю:

— Живот, девочка, надо утягивать. Женщина всегда должна об этом помнить. Вот идешь ты по Летнему саду, все интересно, ты смотришь, а живот держи. Это просто необходимо знать каждой. И спину держи. Будто между лопаток линейка привязана. Понимаешь?

И разных других немало было наставлений, от которых Касю прошибало стыдом, но, поскольку все это была теория, она ничего из нее не усвоила и легко позабыла.

Изредка Зибенгар брал ее с собой на прогулку. Для его немецкого характера на первом месте везде и всюду была польза и поучительность. Ехали на острова, на западный конец Елагина. Польза заключалась в том, чтобы дышать чистым морским воздухом на Стрелке, поучительность — в том, чтобы наблюдать за теми, кому надо подражать, к чьему уровню надо стремиться.

Касе было холодно от сырости, поднимавшейся с прудов и проток, затянутых зеленой ряской. Хотелось есть, голова болела от усталости, от мелькания спиц катившихся по песку экипажей, от разноцветья шляпок, шалей и прогулочных костюмов tailler, в какие были затянуты быстроглазые оживленные дамы. Кася боялась увидеть среди них свою барыню: вдруг она опять закричит ей про Марешана, — и старалась не поднимать глаз.