Оползень - страница 9

— И все же, — упрямо повторил Промыслов, — есть общее.

— Сейчас скажешь: гнет, да? — перебил Александр Николаевич. — Уж не хочешь ли ты агитировать господина управляющего? — пошутил он. — Утром Мазаев, вечером ты.

Он не заметил, как при упоминании имени Мазаева легкая усмешка пробежала по лицу Кости.

Александр Николаевич налил из графинчика в рюмки, захмелев, обнял студента:

— Люблю, Костя, мальчик…

У него было такое чувство, будто перед ним — младший брат, восторженный и неопытный. Хотелось приоткрыть ему жизнь такой, какой он сам понимал ее, чтоб меньше ушибался об ее углы, лучше разбирался в людях. Александр Николаевич полагал, что уже имеет право на это. Лекции, митинги, студенческие сходки, баловство с нелегальщиной, — одно, а реальность, повседневность — совсем другое, своего рода терка, которая быстро и больно обкатывает людей: тех, кто понежней, просто растирает в кисель, у тех же, кто покрепче, отдирает заусенцы самомнения, укрощает влечение к социальному-то прожектерству.

Но глаза Кости, казалось, не пускали в себя, таили что-то свое. Однако мысль эта о глазах, не мысль даже, а так — впечатление, не зацепилась в сознании Александра Николаевича, растворилась в размягченно-печальном его настроении.

Люди, особенно в молодости, редко догадываются, какая из их встреч последняя, какой из их разговоров — прощальный. Да и странно было бы ни с того ни с сего думать вдруг так. Молодых не посещают предчувствия.

В глухой тишине зимнего вечера они сидели в широких креслах у светлого круга лампы, затворив резные дубовые двери, и глядели друг на друга: один с сомнением, будто в чем-то внутренне колеблясь, другой — покровительственно, с усмешкой под пушистыми усами, и ничего уже больше не говорили важного и значительного. Да и что бы они успели сказать, в чем довериться, связанные только короткими полудетскими воспоминаниями? В молодости воспоминания не особо ценятся, их цена вырастает потом, чем дальше — тем больше, до того вырастает, что без них человек и существовать не может. Ведь порой только они одни и подтверждают ему, что он жил, что он был иным… Но самое невероятное было бы вообразить тогда, что вот это длинное свежее юношеское лицо Кости с пухлыми губами, с высоким прекрасным лбом и твердым взглядом отныне останется в памяти неизменным, и невозможно будет ни разу больше вспомнить, увидеть его другим.

Серым утром, когда однотонно сумрачны небо, вода каналов, мостовые, парапеты и стены, из многоэтажного дома, битком набитого дешевыми квартирантами, вышла высокая и стройная девушка. Ее зимний жакетик в талию был потерт и даже кое-где подштукован, но коричневая крашеная кошечка на воротнике топорщилась независимо, чиненые ботиночки со множеством кнопок постукивали по ступеням крыльца с настоящим столичным шиком. Миловидное, бледненькое лицо ее было сосредоточено и энергично, даже некоторая важность читалась на нем при внимательном взгляде. Среди разных табличек у подъезда она нашла одну, перчаткой попыталась протереть ее от осевших капель тумана.

— «Принимаю роды на дому» — это вы, оказывается? — шутливо обратился к ней молодой человек, вышедший следом.

Девушка с кошечкой вокруг шеи взглянула строго, как смотрят только в юности.

— А что, ваша жена?..

— Нет, нет, — со смехом перебил он, улыбкой обозначая ранние морщины на щеках. — Просто я ваш сосед и долго пытался догадаться о вашей профессии, куда это вы исчезаете в разное время дня и ночи. Позвольте рекомендоваться? Николай Венедиктович Мезенцев.

— Евпраксия Ивановна, — поколебавшись, назвалась акушерка, незаметно стараясь взбодрить кошечку, сразу же никнущую от влажного воздуха.

Церемонный был обычай, приятный: с восемнадцати лет по имени-отчеству. У Евпраксии Ивановны было уже к этому времени в собственном обиходе несколько усвоенных афоризмов, которым она следовала с серьезной верой. Один из них гласил: «Фамильярность влечет к презрению». Значит, открытость и любезность должны быть холодноваты, но в меру, в меру, чтоб не отталкивать, чтоб было время слегка разглядеть человека на случай, который откровенно обсуждать не принято, но девушке, живущей одиноко и самостоятельно, приходится иметь в виду постоянно, потому что хотя самостоятельность — это и современно, и благородно, но лучше все-таки, чтобы она опиралась на твердую денежную почву и положение.