Опознать отказались - страница 10
— По-моему, у тебя руки не оттуда выросли, — полушутя-полусерьезно заметил Николай. — Ты себя и меня покалечишь. Зажми-ка в тиски кусок проволоки, бери напильник и заостряй.
Куча блестевших отточенными концами клиньев росла. Анатолий, обычно скуповатый на похвалу, лестно отозвался о результатах нашего труда. Но, увидев ссадины и раны на моих руках, залился таким смехом, что слезы покатились по его щекам. Сквозь раскаты хохота он повторял:
— Работничек… Ну и работничек!.. Неловок ты, Борис. До смешного неловок, но это дело поправимое. Молод, учись, и из тебя еще может получиться толковый слесарь. А сейчас иди-ка домой. Помой руки теплой водой. Если есть вазелин — смажь их — и все как рукой снимет.
Около своего дома я встретил Ивана Иванченко и Алексея Онипченко.
— Второй раз приходим, а тебя все нет, — упрекнул Алексей и спросил: — Что решили?
— Завтра вечером идем. У вас все готово?
— Задание перевыполнено, — не без гордости заявил Иван. — Клиньев сделано вдвое больше.
Я сказал, что встреча назначена у входа в парк, и ребята ушли.
От боли накатывались слезы, когда отмывал теплой водой пострадавшие руки.
— Не нанялся ли ты на работу? — поинтересовалась мачеха, сочувственно глядя на мои израненные руки.
— Нет. Помогал Коле делать ручную мельницу.
В те тяжкие времена почти в каждом доме имелась примитивная мельница для грубого помола зерна. Применялись также и ступы, но ручная мельница, бог весть кем и когда изобретенная, была, конечно, более совершенным орудием.
Я видел отличные мельницы, изготовленные способными мастерами. У нас мельницы не было, и мы, обычно, одалживали ее у соседей.
— Если вы такие талантливые, сделайте и нам, — не унималась мачеха.
— У нас пока ничего не получилось, — грустно сказал я, размахивая ноющими от боли руками.
…Собравшись в парке, мы обсудили план вечерней операции. Алексею и Ивану предстояло забивать «колючки» по дороге на Краматорск, Анатолию и Павлу — на Красноармейск, а Николаю и мне — на Артемовск. Владимир выглядел плохо, у него начался грипп, и командир предложил ему остаться дома. Политрук попытался возражать, но мы дружно поддержали Анатолия, и Владимир сдался.
С наступлением сумерек мы с Николаем, спрятав под пальто молотки и клинья, двинулись к своей дороге.
Вдоль шоссе тянулась чахлая лесозащитная полоса. Оставаться в ней незамеченными было невозможно, но в нескольких километрах от города у самой дороги стоял сгоревший дом, где до войны размещался дорожно-ремонтный пункт. Там же валялась в беспорядке нехитрая по тем временам дорожная техника. Это место и стало для нас надежным укрытием. Едва собрались выйти на дорогу, как послышался шум, и тут же мимо промчались четыре больших грузовика. Когда они скрылись из виду, мы выбежали на шоссе и принялись забивать клинья. В мерзлый асфальт даже хорошо отточенные «колючки» не все лезли. Мы колотили молотками с такой силой, что искры сыпались. Некоторые клинья гнулись, и мы их отбрасывали подальше от дороги. Порой казалось, что стук разносится по всей округе, на несколько километров, и мы припадали к асфальту: прислушивались, не идут ли машины. Успокоившись, снова принимались за свое дело. «Колючки» старались забивать в «шахматном» порядке, на расстоянии нескольких метров друг от друга.
Ночевали у меня, но чуть свет Николай ушел. Встретились в середине дня. Долго бродили по городу, поглядывая издали на стоявшие у обочин автомашины со спущенными шинами и погнутыми дисками, возле которых, чертыхаясь, возились шоферы.
— Хорошо, но мало, — хмурясь, проговорил Николай. — Надо, чтобы они колесами вверх взлетали. Вот тогда был бы порядок. — Помолчав, добавил: — Мама сварила гарбузовую кашу. Объедение! Пойдем к нам.
Семья была в сборе. Дядя Егор на сапожной лапке ладил набойки к ребячьим ботинкам.
Отец Николая был кадровым рабочим бутылочного завода. Еще подростком он начал выдувать бутылки, заболел астмой, постоянно кашлял. Перед войной дядя Егор работал в транспортном цехе по перевозке готовой продукции. По состоянию здоровья его сняли с воинского учета. Он был добрым, отзывчивым человеком и хорошим семьянином. Николай всегда говорил об отце с уважением, относился к нему с трогательной заботой, и родительская золя была для него законом.