Опыт науки изящного - страница 10

§ 49. Но что гротеск и пародия представляют односторонним образом, то самое в целости являют произведения юмора, который комическим взглядом объемлет и природу и человечество и даже самого себя, то есть всю вселенную. Но сия-то возвышенность над совокупными явлениями поставляет его на порубежной черте, отделяющей область фантазии от области разума. Для юмориста весь свет есть позорище обаяний, которые он, однако, по высокости своих помыслов и добродушию находит не столько смешными, сколько жалкими и трогательными. Естественное следствие такого расположения духа есть горькая улыбка. Ибо со стороны физического порядка всемогущая судьба, со стороны человека своевольство и неразумие, играющие роль судьбы, возвышают здесь малое на счет великого и сокрушают великое и блистательное – в природе и человечестве – наравне с малым, потому что в сравнении с бесконечными идеями истинного, благого и изящного то и другое ничтожно. Сими-то способами и юморист разрушает вокруг себя очарование земного величия, находя для себя блаженство в одной беспечности и независимости своего гения.

§ 50. Во всех родах красоты, прямой и смешанной, или превращенной, ограничения происходят то от неровного смешения составных частей, то от самого способа, каким действует свободный гений. Но и период истории человечества, в котором появляется последний и которому должен он говорить вразумительно, напечатлевает следы времени, народа и особенных личных свойств на его произведениях, кои тем лучше, чем разнообразнее в чертах отличительных.

§ 51. А как раскрывающееся сознание духа в юности народов ощущает, видит и представляет себе божественный самообраз изящного, а следовательно, и всего истинного и доброго сперва в самой внешней природе и в неразрывной связи с нею, а впоследствии времени вне природы и от ней отдельно, то сей необходимый ход развития оттеняет и прекрасное древнего мира существенным характером ощутительного, пластического, простодушного, а прекрасное новых времен – характером романтического.

§ 52. Как всесовершеннейшее для древнего мира заключалось в природе и необходимых ее законах, то и человек составлял с нею одно нераздельное целое. Когда же оно похищено было из среды видимого творения, тогда и человек противопоставил ему сознание своей свободы и личности. Оттого первый характер искусства древних есть жизнь внешняя, натуральная, а характер искусства новых – внутренняя, духовная. Там действительные земные существа и явления, усматриваемые и оцениваемые чувствами, только очищаются художником или облагораживаются в формах, дабы показать всесовершеннейшее в самой природе вещей; здесь сие всесовершеннейшее, представляемое фантазией и созерцаемое умственными очами вне природы, должно быть низводимо в мир чувственный, где появление неземных пришельцев в ряду прочих знакомых существ есть таинственное мерцание бесплотных ликов.

§ 53. Далее – если очищенное от грубой примеси состояние действительных вещей и естественных явлений дает идеалы пластическому искусству древних, то для него все настоящее есть благо, есть исполнение и составляет цель жизни, в которой легко успокаиваются желания, ограниченные минутными наслаждениями и не простираемые в отдаленную будущность. Совсем иначе бывает при высшем художественном образовании новоевропейского духа, который не прилепляется к тщете земного бытия и скоротечных радостей, а устремляет нравственные свои помыслы и желания к беспредельной и вечной существенности, будучи оживляем надеждой, которая слетает к нему из неведомого края, волшебницей-думой, которая безмолвно увлекает его за собою в минувшее, и предчувствием, которое понятно говорит о небесном, о святом и, подъемля покрывало, манит его в далекое [2].

§ 54. Наконец, в классическом стиле преобладает мужественный характер силы, строгой правильности и благородной простоты, в новом европейском – женский характер мечтательной любви и нежной чувствительности, которая удобно трогается многоразличнейшими, случайными впечатлениями и побуждает художника везде изливать свою душу.