Орел смотрит на солнце - страница 8

— Надо правду найти, — неожиданно для себя сказал Сережа.

— Правду найти не так просто, — продолжал дядя Федор. — Больно далеко спрятали, по-хозяйски, спрятали да заперли, а ключ — в море… Искать ее надо всем сообща. Выпрямиться нужно, чтобы горбов, значит, не было и свободно грудь дышала.

— А те, что на горбу сидят? — спросил Сережа.

— То-то и оно, — хитровато подмигнул Федор. — Слетят ведь, а? Как пить дать, слетят… И жизнь, соседушка, пойдет на земле заново — большая да раздольная, та, что даже самому Стеньке Разину не мечталась. Только сначала буря пройдет по России. И чтоб сильней, чем при Разине.

Домой они возвращались после полудня, ели уху, которую сварила жена Федора, и обсуждали, как жить Сереже дальше.

— Уйду я отсюда, совсем из города уеду, — глухо говорил Сережа. — Не могу я здесь, тяжко мне, не могу, дядя Федор, вы поймите.

Федор понимал. Он не надоедал советами. Лишь говорил, кивая лохматой головой:

— Конечно, тяжко. Всем нам тяжко. Только твоя жизнь впереди. Учиться тебе надобно. Чтобы потом, как покойный отец твой, царство ему небесное, учить детишек наших. Чтобы они посмышленее родителей своих были.

И дядя Федор перевел взгляд на двух худеньких девочек, молча оглядывавших Сережу пытливыми, как у отца, глазами.

В этот день Сергей Сергеев вдруг почувствовал себя взрослым.

Он опять начал писать стихи. Но это были уже не детские опыты — их писал взрослый человек. В его душе родилась буря, жажда деятельности, пробуждалась сила воли:

И будто легче стало, когда он понял, что его горе и страдание ничтожны в сравнении со страданиями простых людей труда. Перед глазами неотступно стоял образ дяди Федора, понимавшего, что жизнь эту надо переделать сообща. Бури жаждал Федор, урагана, который бы встряхнул землю, людей, их застоявшуюся, затхлую жизнь, чтобы исчезло все, что поганит, уродует, унижает человека. И в огненно-жарких глазах Федора Сергей увидел нечто мятежное, способное испепелить зло. Было как-то странно думать: вот угасает тело человека, чудесного мастерового, а в душе его горит вечный и неугасимый огонь, и ничто не может убить его, этот огонь, жаждущий бури, которая лишь усилит пламя.

А после, дома, была бессонная, тревожная ночь.

За окном, в старых дубах, порывисто шумел дождь. Сергей твердыми шагами ходил по кабинету отца. То и дело садился за стол, записывал в тетрадь несколько строк, затем снова ходил и снова записывал. Стихотворение называлось:

Под стихотворением он поставил размашистую подпись «С. Сергеев». Потом, подумав, дописал: «Ценский».

Уснул далеко за полночь под шум дождя и ветра. Проснулся, когда в окно глядело солнце, тарахтела по улице подвода и осипший голос утильщика привычно кричал:

— Тряпки, железо! Тряпки, железо!..

Сергей собрал свой чемоданчик — вещи, оставшиеся после смерти родителей, он продал за бесценок еще накануне — и вышел из дому, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Кликнул извозчика, не спеша сел в пролетку. Угрюмый бородач, натянув вожжи, спросил:

— На вокзал прикажете?

— К Цне, — мрачно ответил Сергей.

На берегу реки он вышел из пролетки, снял картуз и долго глядел на Цну. Милые сердцу картины детства, отрочества! Словно чья-то рука схватила за горло и душит, не дает слова вымолвить.