Ориген - страница 27
А потом началась расклейка. Одному, конечно, неудобно — они ходили с Надей. Один держит пачку бумажек, у второго тюбик с клеем, берешь одну, намазываешь, налепляешь, оглаживаешь — пять секунд. В одиночку сложнее. Главное, скучно в одиночку!
Вот чего-чего, а скучно с Надькой не бывает. О чем только они не болтали в эти дурацкие расклеечные часы! Бродили по центру или вокруг Универа, выбирали самые «свои» уголки и переулки, где будут проходить именно те люди, которых захочется потом учить. Клеили не просто на фонарные столбы — на стену самого красивого дома в стиле ар-нуво на Чистопрудном, голубого, со зверями, или на окошко неофициальной курилки первого корпуса («на сачке», как все называли, потому что там сачкуют), или на массивной ограде у входа в главное здание МГУ. Запасы таяли, приходилось выбирать, куда.
А Надя все-таки была замужем. Сказала об этом сразу, легко: муж тоже химик, пропадает в своих лабораториях, у него какой-то важный проект срывается из-за нехватки реактивов и всякое такое. Дочке пять лет, то в садике, то с бабушкой — а Надя, насидевшись с младенцем, вырвалась, как говорила сама, на оперативный простор, торопилась радоваться и жить. Но сроки выдерживала строго: дочку из садика сегодня забирать не позже семи, давай, Денька, пока-пока, завтра увидимся. И чмок в щечку. Вот именно чмок и именно в щечку. А хотелось бы…
Но нет, чужая жена — это чужая жена. Судя по всему, с мужем не всё там было ладно. Она не жаловалась, но видно было, что не хватает ей человечьего, теплого и живого. А может, просто жадная была до общения и жизни — она так же тянулась и ко всем остальным, кто был рядом. Или не так же? Или выделяла Деньку среди всех? Вот кажется, да…
А еще — Надя занималась политикой. Ну да, всерьез. Была официальным членом Демократического движения, у них там свои сходки, собрания, митинги или как там еще это у них называется. Своя газета, своя программа. Да просто — своя тусовка, где можно болтать обо всем свободно и среди своих. Говорить, просто говорить, как же этого не хватало при лично дорогом Леониде Ильиче!
Только на эти собрания она его не звала, да и он и сам не хотел — ему и так Нади было и слишком мало, и слишком много. Однажды в переулке у Патриарших-Пионерских так вроде само получилось, что рука Дениса приобняла за плечи, и вот тут чуть бы еще развернуться и прямо в губы — он замедлил, а она изящно как-то, совсем не обидно отстранилась:
— Вот, смотри, давай еще туда листок!
И стали клеить. И в щечку она его на прощание чмокнула в тот день, как обычно, словно и не было этого полукруга рук, этих губ в опасной близости друг от друга — а он изнывал, он не замечал вокруг девчонок, а взрослую и верную своей семье Женщину боялся оскорбить прикосновением.
А потом пошли рубли. Нет, ну то есть студенты пошли, да как! В скромный ветеранский подвальчик, где были занятия в малых группах (для больших лекций снимали клубные залы, но Денис там ничего не читал), приходили сначала по двое-трое, по семь-восемь, а то и десять человек за вечер — записываться в этот их загадочный УЦ. И несли рубли. А и верно, на что их тратить, если товаров по госценам уже почти не осталось, а тут открылось такое, такое, такое! Цивилизации! Вот всю жизнь, можно сказать, мечтали, и только теперь и руки дошли, и начальство не проитив, и денежки лишние появились от кооперативной новой жизни.
И румяные червонцы, синие пятерки и примкнувшие к ним гордые четвертные, хрустящие, только с Госзнака, или помятые скромно-колхозные, кочевали из хозяйских портмоне и кошельков в аккуратную Надину коробочку. А однажды она попросила:
— Денька, стремно мне одной у себя всю выручку дома хранить. Мало ли что? Давай я тебе часть отдам? Ты только учет веди, что там откуда и куда.
И Денька согласился, шалея от доверия. Или просто от того, что она была молодой, яркой, потрясающей была эта Надя… и он, кажется, тоже ей нравился. Во всяком случае, в первую латинскую группу она записалась сама, он даже не ожидал!
Перед первым занятием он трепетал. Но не забыл развернуть лицом к стене тот самый деревянный портрет Ленина. Вспомнилось отчего-то, как на картошке после первого курса Гошка радостно переводил на латынь народные частушки: «Nostrae regioni datur nova ordo Lenini…» — дальше он на латинском вспомнить не мог. А вот на русском выходило незабываемо: «Нашей области прислали новый орден Ленина, до чего же это нам всё осто.бенило». И в самом деле, точнее не скажешь.