Орлиная степь - страница 24

Ярость еще более опьянила Степана Дерябу. «Меня, Дерябу, бить?! — звенело в его пьяной голове. — И кто посмел? Кубанское сало?» Раскидывая всех, кто вставал на пути, разъяренный Деряба с налитыми кровью глазами носился туда-сюда за Репкой, который, хотя и казался увальнем, неожиданно проявил необычайную увертливость. Деряба не сносил обид. Его не могло успокоить, что он уже несколько раз достал кулаком кубанца, и достал довольно крепко. Где там! Яростная душа Дерябы требовала более суровой расплаты. Зачем-то задержавшись на секунду у трактора, Деряба вновь бросился в толпу, где скрылся Репка, быстро расчистил себе путь и вновь настиг кубанца. Но в тот момент, когда он замахнулся со всей силой, чтобы произвести с Репкой полный расчет, совсем рядом блеснул огонь, и его оглушило дуплетом. Деряба вытаращил обезумевшие глаза и начал мгновенно трезветь: перед ним с ружьем в левой руке стоял Леонид Багрянов, обвешанный по всему поясу сизоперой болотной дичью…

— Дай сюда нож! — сказал Багрянов, сузив глаза.

— Ты что, гражданин? Ты что лепечешь? — едва опомнясь, заговорил Деряба, через силу презрительно ухмыляясь и. держа руки за спиной. — Какой нож? Ты за кого меня считаешь? Оскорблять, да? — Он старался как можно скорее перейти в наступление. — Думаешь, глотнул лишнего, так тебе все можно? Даже стрелять? Ты в кого стреляешь, гражданин? — Осмелев, он вдруг шагнул вперед и рванул себя за ворот рубахи. — На, бей! Вот я, бей!

Той же секундой он уже летел со стоном назад, под ноги толпы.

— Бокс! — пояснил кто-то восхищенно. Леонид Багрянов между тем шагнул вперед, нагнулся над местом, где стоял Деряба, и вытащил из мокрого снежного месива небольшой финский нож с костяной рукояткой. Обтерев нож о полу ватника, он зачем-то потрогал пальцем его жало и сказал Дерябе:

— Ну все, больше мы терпеть не будем!

— Кто мы? — взревел Деряба, все еще под дикий хохот толпы безуспешно пытаясь подняться на ноги.

— Не кричи, ты знаешь кто!..

Вскоре негодующая ватага новоселов вслед за Леонидом Багряновым шумно повалила за село, к усадьбе МТС, где только что зажигались огни…

Незадолго до того, как в Залесихе появились новоселы, директором МТС был назначен Илья Ильич Краснюк — инженер с тракторного завода. Отдав новоселам свой дом в центре села, он жил теперь в конторе станции.

Закончив рабочий день, Краснюк поужинал тем, что принесли ему из столовой, а потом, не раздеваясь, улегся, как обычно, на диване в своем кабинете. Сняв очки и укрывшись шерстяным одеялом до подбородка, он долго, не шевелясь, лежал с открытыми глазами, радуясь тому, как все окружающие предметы исчезают в сумраке. Это был час решительного и полного отрешения от невероятно колготной, изнурительной директорской работы. Испытывая разбитость во всем теле, Краснюк лежал, думал о жизни и сочувственно слушал, как вздыхал и стонал старый дом-крестовик с обшарпанными стенами, прогнившими нижними венцами, щелястым полом, из-под которого тянуло сыростью, затхлостью и мышиной вонью.

Услышав гвалт молодежи у конторы, Краснюк с досадой оторвался от своих дум, поспешно встал, зажег свет и, чуя недоброе, в ожидании стука в дверь выпрямился, касаясь пальцами края стола, точно в этой позиции он мог как нельзя лучше встретить любые неприятности..

Илья Ильич Краснюк, как говорится в народе, был видный мужчина лет сорока пяти, начавший полнеть, вероятно от долголетней малоподвижной работы, с нежным розовым лицом, какие не терпят солнечного загара, с пышно-курчавой рыжей шевелюрой, под которой надежно пряталась круглая плешинка. Во всем он был весьма приятный, истинно городской человек, и только одно в нем не нравилось никому на станции: собираясь ли с кем-нибудь заговорить, намереваясь ли читать бумагу, он непременно несколько раз кряду передергивал губами и ноздрями, совершенно точно, как это делает что-либо грызущий суслик. Ио все, конечно, понимали, что это всегда неожиданное и некрасивое сусличье движение в лице Краснюка не так важно в человеке.

Хлопнула одна дверь, потом другая, третья, и, наконец, в коридоре под тяжелыми сапогами заскрипели половицы, полетела кружка с питьевого бака, зашуршал сорванный со стены плакат… «Опять Багрянов!» — озадаченно воскликнул про себя Илья Ильич, мигая светлыми ресницами, и даже порозовел от предчувствия неизбежного неприятного разговора: молодой москвич, назначенный разъездным механиком станции, за неделю жизни в Залесихе не один раз уже портил ему кровь тем, что встревал не в свои дела.