Орлиная степь - страница 28
Одна из девушек заметила невеселым тоном:
— На это ведь особый закон надо.
— Надо закон — давай закон! Только наше общество должно быть очищено от всех паразитов и хищников! Раз и навсегда!
— Очистишь, а там другие подрастут.
— А вот заодно надо сделать так, чтобы больше уж они не подрастали! — ответил Леонид и продолжал убежденно, горячо: — Надо всех, решительно всех, без исключения, приучать к труду с детства. Да не на словах, а на деле… И дома и особенно в школе. Разве это порядок, когда люди по пятнадцать лет подряд учатся, не видя света белого, наживают лысины за книгой, а ничего делать не умеют? При лучшем исходе это несчастные люди: они долго будут мучиться оттого, что не умеют и не любят делать самое простое в жизни… При худшем исходе это будущие паразиты, тунеядцы и хищники. Самые различные… Их ведь десятки пород! До каких же пор они будут плодиться в нашем обществе? Надо сделать пк, чтобы каждый, кто родился в нашей стране, с малых лет брался за посильный труд и любил его потом всю жизнь! У нас трудовое общество и всегда будет трудовым! Я не знаю, какие тут нужны законы, а только дальше так жить нельзя: паразитизм, тунеядство и хищничество надо лишить всякой почвы в нашей стране! Пора. Вон сколько живём при советской власти!..
Светлана с тревожным удивлением следила за Леонидом, и у нее сильнее обычного колотилось сердце: впервые она видела Леонида таким разгоряченным, напористым, шумным и впервые поняла, что у него будет нелегкая жизнь на целине…
В этот вечер, впервые за все время жизни в Залесихе, Степан Деряба не появился со своими закадычными дружками в чайной. Сразу же после драки, внезапно развенчанный и опозоренный, он под восторженный хохот молодежи, озираясь по-волчьи, скрылся в ближнем переулочке — жил он в пустовавшем доме…
Жестоко и безраздельно властвовал Деряба во всей Залесихе. Он держал в поклонении и страхе не только молодых новоселов, но и многих старожилов, которым в диковинку были современные столичные «варнаки». Никто, бывало, пикнуть не смел перед ним, воистину всесильным самодержцем Залесихи! И вдруг этот бунт, этот позор… Все кончено! Все в прах! Теперь властвовал и гремел на все село радостный хохот презренной, почуявшей волю безусой толпы!
Было отчего задуматься Дерябе…
Встревоженные дружки-приятели захлопотали на весь дом, всячески стараясь услужить «шефу» и поднять его настроение. Они в два счета завалили перед ним весь стол разной снедью. Васька Хаяров, оживленно потерев руки, тут же схватил бутылку с водкой и, собираясь выбить пробку, заботливо осведомился:
— Ну, что ж… значит, дерябнем?
— Дурак! — мрачно отозвался Деряба. — Думаешь, наша фамилия произошла от этого самого слова?. Свистун! Деряба — птица…
— Певчая? — виновато осведомился Хаяров,
— Конечно, еще спрашивает! Всем дроздам — дрозд.
Васька Хаяров изумленно свистнул.
— Не свисти! — одернул его Деряба. — Не люблю!
Осушив залпом стакан водки, Деряба сплюнул под стол и стиснул лоб пальцами левой руки…
У Степки Дерябы выдалось корявое, суковатое детство.
В тридцатые годы отец Степки, сбежав из колхоза, прижился на одной из станций Казанской дороги — в дачной местности под Москвой. Отец немного знал плотничье дело, а вокруг вдоволь было работы: именитые москвичи, имевшие немалые деньги, азартно гнездовались по лесам — строили дачи. Перед самой войной отец купил крохотную комнатенку в частном доме близ станции, который за многолюдье и невероятнейшую архитектуру, долголетний плод многих совладельцев, называли «Шанхаем», и на новоселье, произнося тост, с гордостью объявил, что теперь-то его род пустил корень в московскую землю. Погиб Деряба-отец на третий месяц войны, оставив несчастную жену, не знавшую никакого ремесла, и троих детей во главе с одиннадцатилетним долговязым, нескладным Степкой.
Много горя хлебнула осиротевшая семья. Несколько лет тянулось ее нищенское, голодное житье. Выбиваясь из сил, мать работала на разных тяжелых и грязных работах около станции, а получала ничтожный заработок: его не хватало, чтобы прикупить на рынке для детей хлеба. Ничего, кроме черной корки да какой-нибудь теплой заварухи из крапивы или очисток, они и не видели.