Но ученые вызвали Национальную гвардию, и с браконьерами разобрались, хотя, возможно, и не так решительно, как хотелось бы Орму Прекрасному.
Одного за другим драконов Гармонии привозили в музей.
Кэтрин, все еще с ногой в гипсе, проводила целые дни в выставочных залах. Она наблюдала, присматривала, сторожила, а потом гладила и ласкала сокровища Орма Прекрасного, как самка сокола в гнезде, высиживающая яйца. Ее поддерживала его песнь, его теплые останки у нее на шее, его едва слышный голос.
Его тело разбилось на кусочки, рассеянные по всему свету. Он перестал быть частью своей стаи. Он был потерян для них, как это бывало и прежде, с другими драконами, и, как их песни, его песнь в конце концов начала стихать, смолкла и была забыта.
Через несколько месяцев Кэтрин перестала плакать.
Она перестала есть и спать.
Перестала ходить домой.
Они приходили, словно отставшие от армии солдаты, с разбитыми ногами, промокшие под дождем, с облупившимися от солнца носами. Они приходили поодиночке, в вечерних платьях, в деловых костюмах, в неприлично дорогих футболках и джинсах. Они были усыпаны опалами в платиновой и золотой оправе. Они приходили потому, что останки Орма Прекрасного пели, нагретые теплом их тел.
Они приходили увидеть драконов, услышать их бесконечные песни. Ночью, когда музей был закрыт, они терпеливо дожидались утра на ступенях. Они не мерзли. Они не страдали от голода.
В конце концов, после нескольких десятилетий войны на истощение, они были приняты в музей. И там они работали и жили до самой смерти.
А что же с Ормом Прекрасным?
Тело его было рассеяно по всему свету. Он умер один.
Гармония не могла вернуть его. Он был потерян; его забрали смертные стражи.
Но в их ушах раздавалось его пение, и они вспоминали его, как раковина помнит шум моря.