Осада - страница 16

«Дремлют русские… если песни не слушают, то, может быть, и на огонек сигареты не обратят внимания». Балинт достал сигарету, сунул ее в рот, потом отыскал в кармане зажигалку, открутив колпачок, присел на дно окопа, накинул полу шинели на голову, прикрыл ладонью зажигалку и только тогда принялся высекать искру, а когда табак замялся жаром, сразу же задул пламя. Спрятав в кулак сигарету, он встал.

Дувший по полю ветер подхватывал клубящийся из его рта табачный дым и уносил его прочь. Из-под облаков нет-нет да и проглядывали звезды. Балинт опустил зажигалку в карман. В душе он считал себя бесконечно невезучим. За всю войну приобрел только эту медную зажигалку с большим зубчатым колесиком. И больше ничего. А ведь мог бы, да душа не позволила. За три года он не послал домой ни одной посылки с трофейными вещами. Тяжело вздохнув, он пришел к выводу: «У бога немного найдется таких ослов, как я». И в конце концов правы оказались его товарищи, которые еще на Украине открыто говорили ему об этом. Прав был тот, кто не растерялся и больше всех награбастал.

«Двести шестьдесят пенгё».

Наклонясь к брустверу, он потягивал сигарету. Вдруг Балинт поднял голову и прислушался к шуму ветра. «Черт бы его побрал…» Справа от него, метрах в двадцати, высились два тополя. Шумели их ветки. «Нужно было бы их вырубить», — подумал Балинт.

Однако к шуму ветвей примешивался и какой-то странный посторонний шум. Балинт свел брови, глаза его сузились. «Мотор…» Но он не мог понять, с какой стороны доносится шум.

Луна вышла совершенно внезапно, ее бледный свет осветил поля, и Балинт чуть не вскрикнул от страха.

На него ехал танк Т-34. Сердце ушло куда-то в пятки. Танк двигался быстро, пехоты за ним не было. Шел он ужасно быстро. «Противотанковое орудие…» Балинт покосился на то место, где стояло орудие, и в тот самый момент танк вдруг остановился как вкопанный, из жерла его пушки вырвался сноп пламени, и противотанковое орудие перевернулось вверх колесами.

Грохот выстрела разорвал тишину. Балинт инстинктивно втянул голову в плечи.

По каске как град застучали комья земли.

Балинт взглянул вперед.

Танк мчался прямо на него. Он еще никогда не видел, чтобы танки так быстро двигались.

Танковая пушка выстрелила еще раз, а оба пулемета очередями били по окопу. Снаряды рвались над его головой, а сердце разрывалось от страха. «Только бы не стать калекой…» Дрожали ноги, спина покрылась холодным потом, хотелось бежать, но он знал, что танковые пулеметы сразу срежут его.

Прильнув к брустверу, Балинт тяжело дышал.

А танк шел прямо на него.

«Раздавит…»

Пули свистели над головой.

«Я в мертвом пространстве…»

Танк приближался к брустверу. Слух резал страшный скрежет и лязг его гусениц.

Балинт быстро наклонился. Фаустпатрон валялся возле его ног. Схватив его, Балинт, не целясь, нажал на спусковой крючок фаустпатрона, направив его на танк.

Раздался сильный грохот. Танк с разорванной гусеницей завертелся на одном месте, не переставая стрелять из пушки и пулеметов.

Балинт сначала только смотрел, а потом достал гранату и бросил ее за башню. Голова, казалось, вот-вот треснет от страшного грохота. Из танка вырвался столб пламени, сопровождаемый удушливо-вонючим шлейфом черного дыма. Взяв в руки винтовку, Балинт ждал, когда начнут вылезать танкисты. Он решил не убивать их, а взять в плен: пусть все видят, как он получит по двадцать пенгё за каждого из них. Он уже начал терять терпение. «Поскорее бы выходили, а то этот проклятый танк еще взорвется, и тогда плакали мои денежки. Хоть бы один офицер был…»

Взрывная волна со страшной силой толкнула его в грудь, он так сильно ударился о стенку окопа, что закружилась голова. Когда Балинт снова взглянул на танк, то его, собственно, уже не было: башню сорвало и отбросило в сторону, а обломки машины были объяты пламенем.

Балинт, забывшись, смотрел на горящее чудовище. Он всегда удивлялся, видя горящие танки: «Чему в нем гореть, ведь одна же броня?» Удивило его и то, что танк шел один, без сопровождения пехоты, которая всегда шла за танками. А сейчас никого. Он вздохнул, положил винтовку на бруствер. «Хотя бы одну двадцатку… хотя бы одну…» — Балинт по-настоящему чувствовал себя очень несчастным.