Оседлать чародея - страница 34

стр.

– Да нет, прав ты, горбунок. Топору, ему все едино – дрова колоть или головы, его человечья рука направляет…

– Вот и с магией та же история. Придет время – поймешь.

Какое-то время шли молча, ловя то состояние в природе, когда уже светло и по дороге шагается весело, а дневное светило еще не вошло в полную силу и не стремится согнать с путника семь потов.

– Вот там, на взгорке, знаешь – что такое? – неожиданно спросил конек.

Виан посмотрел на пригорок, курчавящийся порослью, из которой кое-где проглядывали покрытые лишаями обломки каменной кладки, на подъездную дорогу, когда-то широкую и ровную, ныне же едва заметную среди кустов, переплетенных ежевикой.

– Да, пожалуй, слышал, – сказал он неуверенно. – Сказывают, это Кощеев замок был. Когда-то некромант там жил сильнейший!

– Не Кощеев, а Кошчеев, – поправил конек, явственно помрачнев. – Его владельца звали Леcк Кошч, и был он из старинного магического рода, да и сам – маг не из последних.

– А злой или добрый? – поинтересовался Виан.

– Обычный, наверное. Не злее и не добрее всякого человека. Книги писал… Это его потом Кощеем Бессмертным прозвали.

– А почему «бессмертным»?

– А потому, что все маги, что безвременной насильственной смерти избежать сумеют, живут куда дольше простых людей. Не вечно, разумеется, но для обычного селянина и шестьдесят лет – вечность. А хороший маг за это время и состариться толком не успеет.

Руины Кощеева замка успели скрыться за поворотом, когда Виан спросил:

– А если ж он был такой хороший чародей, как же случилось, что и сам не спасся, и замок разрушенный стоит?

– Сила силу ломит, – неохотно проговорил конек.

Еще как ломила!
Кошч стоял, сжимая в руках дымящийся посох, и смотрел, как осаждающие карабкаются на стены. Заклинания у него закончились, но разогретую жрецами толпу это не только не остановило, а даже подстегнуло. На место треснувших и рассыпавшихся лестниц были принесены новые, а в одночасье проржавевшие алебарды и цепы сменила сталь в руках храмовых стражников – добротная сталь, не боящаяся ни воды, ни соли.
Разумеется, заклинания в памяти и в магических «игрушках» Кошча не иссякли полностью. И будь под стенами не задуренные кесами [10] селяне и стражники, а войска неприятеля, он бы не колебался ни минуты. Уже сейчас лежали бы под стенами обугленные трупы, кривя изувеченные руки, навеки отученные держать бранное железо. А поднимись он на башню да переломи посох – отсюда и до самого стольного града не осталось бы в живых не то что человека – мыши полевой! Но вокруг простирались поля, леса и деревни страны, которой он когда-то поклялся служить. Не царю поклялся и даже не народу – самому себе. И на стены лезли те, чьих дедов он охранял от нашествий с моря, от кхандийских и сурицийских пиратов, от моровых поветрий…
А теперь дети тех угорийцев, что не умерли от чумы и не были проданы на невольничьих рынках Суриции, орут: «Выходи, поганый чернокнижник!»
– Уходить пора, господин! – донесся из-за спины голос слуги. – Или уж сделать что-нибудь.
«Удивительно, – подумал тот, кого называли Кощеем, – бедняга Салив, я ведь его помню совсем молодым человеком, а теперь он уже при седой бороде и внуками, наверное, обзавелся! И вправду, как тут не объявить меня Бессмертным! А люди такое не прощают. Всякое могут простить: богатство, и славу, и умения разные, а вот бессмертие, даже мнимое, – нет. И когда ты, седея и горбясь, видишь, что чаша сия минует того, кто помнил ребенком еще твоего отца, – тогда и возникают легенды о похищаемых и предаваемых лютой смерти девицах, о страшной черной магии и о Смерти, спрятанной в ларце на краю Света…»

– А бессмертие, даже мнимое, – не простят! вслух сказал Лазаро.

– Что-что? – переспросил Виан.

– Нет, это я так, – отмахнулся конек, – мысль голову пришла одна.


На четвертый день пути Нижняя Угория закончилась. Об этом объявил конек, который на каждом привале скрупулезно изучал карту, прося Виана от метить пройденный путь.

– А теперь что? – Виан с интересом оглядывался по сторонам.

Границы как таковой не было. Формально ею служила речка Умча, протекавшая по широкой долине. Однако на том месте, где через песчаную дорогу перекатывались холодные водные струи, не было ни рогатки, ни хотя бы шильды. Деревья на обоих берегах росли одни и те же: поближе к воде – морщинистые корявые ветлы, подальше – раскидистые дубы и липы, меж которыми затесались редкие черемухи да дикие яблони. Если Виану, до недавнего времени полагавшему столицу невесть какой далью, и казалось, что над заграничным берегом небо должно быть мрачнее, а солнце светить по-другому, то он был разочарован. Светилу ведь все едино, на кого тепло лить, и облака границ человеческих не признают. Да и деревья на той и этой стороне запросто могли вырасти из семян, созревших когда-то на одной ветке.