Осенняя паутина - страница 8

По условию пришлось уплатить ему часть назначенного гонорара вперёд.

Это бы ещё ничего, но для вдохновения требовалось также и угощение ему. Если бы ещё это требование повторилось раз, два, но оно учащалось с течением времени, а отказать было опасно: у поэта всегда была основательная зацепка для оттягиванья: то он заявлял, что ему надо знать, с философской ли или иной точки зрения отнестись к предмету, то наконец требовалось изучить характер будущего покойника, дабы эпитафия вполне отвечала истине.

Это излишнее, как казалось Федору Кузьмину, усердие начинало его раздражать, и он выразил своё нетерпение мастеру.

Тот, видя бесплодность дальнейших притязаний, поспешил заявить, что предварительная работа окончена, и он может приступить к творчеству. Только просит уплатить остающуюся часть гонорара.

Заказчик отлично видел, что окончательно придётся сказать «прости» и деньгам и стихам, и отказал наотрез.

Тогда поэт, наконец, принёс то, что обещал.

Растрепав пятернёй свои длинные и без того взлохмаченные волосы, Подвывалов стал перед заказчиком в позу и соответствующим случаю загробным голосом прочёл по бумажке:

Тут поэт сделал внушительную паузу и, подняв высоко свою волосатую длань, торжественно закончил:

Закончив этим призывом свой выразительный стих, поэт так и остался с поднятой рукой и с вопросительно и победоносно устремленным на будущего покойника взглядом ещё не проясневших от вчерашнего угара глаз.

— Ну, что? — обратился он, наконец, к своему заказчику.

Тот казался несколько растерянным и озадаченным. Косивший зрачок его подошёл к самой переносице, в то время, как другой зрачок остановился как раз посреди глаза и выражал нечто весьма неопределённое: не то разочарование, не то недоверие. Однако он не рискнул, пока что, выразить словами ни того ни другого.

— Гм... Да, ну, а ещё?

— Как ещё? Что ещё? — потрясённый этим вопросом, переспросил поэт, и поднятая длань его беспомощно опустилась. Глубочайший вздох вылетел из груди поэта и ещё более наполнил комнату запахом винных паров — Ещё! — повторил он с горьким упреком. — Вы говорите, ещё! — произнёс он с тяжким ударением и даже как бы с некоторой угрозой. — Да разве может быть, позвольте вас спросить, тут что-нибудь ещё? — Он опять сделал внушительную паузу, но прежде, чем механик успел ответить, продолжал полным возмущения и негодования тоном: — Да разве эти сжатые строки не исчерпывают вполне идеи! Разве в них не выражены досконально и философская, и биографическая, и моральная, и сатирическая стороны! Разве, наконец, в музыке их рифм не звучат глухая печаль погребального звона и шорох земли, падающей на крышку гроба! Наконец, разве их классическая простота и, вместе с тем, величие не достойны простоты и величия самой смерти! Укажите мне поэта, у которого слияние мистического с реальным выразилось бы так ярко, так полно, как в этих строках!

Но так как Федор Кузьмич указать такого поэта не мог, поэт продолжал:

— И не укажете, хотя бы вы призвали на помощь всех критиков живых и мёртвых. Это строки, которыми я по праву могу гордиться, лучше которых я до сих пор ничего не написал. Хотя моему перу принадлежит восемнадцать тысяч двести тридцать восемь строк.

Подавленный и ошеломлённый бурным потоком этого красноречия и пафоса, Федор Кузьмич рискнул заметить только, что он желал бы понести эти стихи на одобрение своего друга. Но автор лишь высокомерно пожал плечами:

— Одобрение друга! Если я говорю вам, что горжусь этими строками, что может значить одобрение вашего пресловутого друга, хотя бы он был сам Брандес! Тэн! — И Подвывалов гордо продекламировал, окончательно убивая всех могущих быть противников: