Осенью - страница 2

Умер он через четыре дня.

Похороны были скромные. Пришли четверо его знакомых, которых я не знал, сильно расстроенный ученик и заплаканные жена и дочь. В храме во время отпевания я все поглядывал на дверь, уверенный, что придут опоздавшие поклониться его праху. Ведь он расписал не один и не два храма! Но, видимо, такова судьба у богомазов — пришедшие в церковь любуются росписью, но мало кто интересуется ее исполнителем.

Чем-то — своим ли внимательным взглядом или неторопливым, обдуманным словом — он напоминал мне иногда святых, которых писал. Может, и нельзя делать такие сравнения, но я сделаю, да простит меня Бог. Я даже про себя называл его Андреем Рублевым. Было в нем, может быть, то, чего недоставало мне и окружающим меня людям, — искренней любви к этому злому в основе своей миру.

И в день, когда ему могло бы исполниться шестьдесят лет, я не мог не посетить старое кладбище…

Пришлось поплутать меж оград, крестов, кустарника, прежде чем я нашел его могилу. На удивление, она располагалась рядом с центральной аллеей, по которой в одиночку и группами проходили с цветами посетители.

Навещали ее, похоже, не часто. О том говорили густая трава в ограде и сильно выцветший венок из искусственных цветов на кресте. Я принялся убирать сорняк и вспомнил, как Виктор хотел быть похороненным в Деборине, у стен храма, который расписывал и с настоятелем которого был в дружбе. «Там и за могилой всегда приглядят», — как-то сказал он мне. В Деборино он уезжал, чтобы побыть в одиночестве. Это было его любимое место.

Подумал о его жене и дочери. Признаться, надеялся увидеть их в этот день здесь. Но у могилы никого не было. Впрочем, всякое могло произойти за эти годы.

В студенческую пору мы много времени проводили с Виктором вместе и знали, кажется, все друг о друге. Отец его погиб в первые дни войны, а мать умерла на его глазах, надев на него, маленького мальчишку, перед смертью свой золотой крестик, которым он дорожил, как ничем другим на свете. Это была единственная вещь, которая связывала его с родителями и семейным прошлым. Он очень мечтал о семье, но женился поздно. Я все пытал его, была ли у него в юности девушка. Но он отмалчивался. Вообще, о детдоме и первых годах последетдомовской жизни говорил мало. Знал я лишь, что он учился столярному делу в ремесленном училище. Открылось это случайно, когда однажды, на первом курсе, он в сердцах ударил парня, разломавшего по дурости табурет.

«Ты его мастерил, ты делал его?! — возбужденно говорил Виктор. (Первый и последний раз видел я его таким.) — Ты сможешь его вообще сделать?»

Пострадавший, на удивление всем, не возразил ни слова. Сказать было нечего.

Тогда я и узнал, что Виктор учился в ремесленном училище.

Пока я убирался, несколько раз начинал накрапывать дождь, в спину дул порывистый ветер. Но скоро солнце пробилось сквозь осенние серые тучи, повеяло теплом и наступило затишье.

Неожиданно я услышал за спиной шаги и женский голос.

— Добрый день.

Обернувшись, увидел немолодую красивую женщину.

— Вы знакомый Виктора? — поинтересовалась она.

— Однокурсник, — ответил я.

— А я приезжаю сюда, правда, очень редко, но никогда никого не видела здесь. Вы — первый.

— А его жена, дочь? — спросил я.

— Они давно переехали в другой город. Дочь вышла замуж, уехала к мужу и забрала мать с собой.

— Вы детдомовка?

— Нет. Мы учились с Виктором в вечерней школе.

— Он никогда не говорил о том.

— Это в его характере, — ответила она и принялась помогать мне.

Мы вымели сор из ограды, вынесли его.

— Теперь подышит, — сказала она. Протерла крест, зажгла свечу и, прикрыв ее ладонью, поставила на могильный холмик. Пламя колебалось на ветру, но не гасло.

— Так и не сказал мне, почему стал богомазом, — признался я.

— Он говорил, мир во зле лежит. И все искал тех, кому бы мог подражать. Возможно, здесь ответ на ваш вопрос.

— Да, то, что мы жестоки в жизни, это верно. Сами того не замечаем.

Она взглянула на меня пристально.

— Вы чем-то похожи с ним, — сказала она и почему-то вздохнула.

Смутная догадка промелькнула у меня.

— Вы были дружны? — осторожно спросил я.