Ошибка создателя - страница 32
Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причем их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. И в самом деле, страх у них вызывается различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах. Так, например, они боятся, что Земля, вследствие постоянного приближения к Солнцу, со временем будет поглощена и уничтожена последним; что поверхность Солнца постепенно покроется его собственными извержениями и не будет больше давать ни света, ни тепла; что Земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их вычислениям, ожидается через тридцать один год, по всей вероятности, уничтожит Землю, ибо если эта комета в своем перигелии приблизится на определенное расстояние к Солнцу (чего заставляют опасаться вычисления), то она получит от него теплоты в десять тысяч раз больше, чем ее содержится в раскаленном докрасна железе, и, удаляясь от Солнца, унесет за собой огненный хвост длиною в миллион четырнадцать миль; и если Земля пройдет сквозь него на расстоянии ста тысяч миль от ядра или главного тела кометы, то во время этого прохождения она должна будет воспламениться и обратиться в пепел. Лапутяне боятся далее, что Солнце, изливая ежедневно свои лучи без всякого возмещения этой потери, в конце концов целиком сгорит и уничтожится, что необходимо повлечет за собой разрушение Земли и всех планет, получающих от него свой свет».
13. Рассказывает Фревиль
Поздним вечером я подкарауливал своего нового знакомого в баре. Едва ли мне удалось качественно разыграть нечаянную встречу, когда он, наконец, появился; однако состояние его было уже таково, что больших актерских усилий с моей стороны и не потребовалось.
Я обрадовался тому, что он, по крайней мере, узнал меня. Это уже было достижением.
Итак, я напомнил ему о себе. Мы сели и сделали заказ, — при этом австриец посмотрел очень сурово (его племянник компрометировал его же заведение). Я постарался втолковать новому знакомому, что он мне давал некое недвусмысленное обещание.
— А, да! — вспомнил он.
И умолк.
Я должен был подталкивать его, чтобы он хоть как-нибудь продвигался вперед!
— Помню, помню… — произнес он наконец. — Кто у вас там заведует лабораторией?
— Фревиль, — тихо, краснея, сказал я.
— Кто, кто?
Я прокашлялся и повторил громче.
Он как-то странно посмотрел на меня:
— Да ну?
Я не знал, что сказать.
— Нет… — проговорил он.
Я молчал. Я уж и сам стал сомневаться.
Однако приятель мой неожиданно сказал:
— Ну, друг, ты на меня не обижайся. Это я так… Ладно.
Я вздохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза.
— Там у вас задачка какая-то была. Весьма хитрая задачка. Не помнишь, как формулируется?..
Я подумал — решился — и выложил на стойку листки Армана, тот черновик статьи, который он принес мне утром.
— Вот-вот, это именно… Следствие из теоремы. Ничего не скажешь, шеф у вас умница, ты мог бы из уважения к нему запомнить его фамилию…
Я, разумеется, молчал. А он водил пальцем по строчкам, пока не воскликнул:
— О! Вот здесь. Ну-ка, если поменять тут? Очень просто и мило, как детский мат, знаешь? Ты, вообще-то, играешь в шахматы?
Я помотал головой. Опять назревал конфликт.
— А в карты?
Пришлось сознаться, что и о картах я понятия не имею.
— Ну что ты за чучело…
Лучшей оценки я, конечно, не заслуживал.
— А к женщинам как относишься?
Я вспомнил о Клер и тихо выговорил:
— Хорошо…
— Что — хорошо?
— Хорошо отношусь, — поправился я.
— Скучно с тобой, — заключил он. — Вот шеф-то твой, наверное, понимает толк в жизни…
И подмигнул мне. Затем он вернулся к листкам Армана.
— Нет, это, пожалуй, наивно будет. Не пойдет… Слишком на виду.
Мне казалось, он задремал. Я уже хотел вытянуть потихоньку листочки из-под его ладони и улизнуть из бара. Но тут он подал голос:
— А если в этом месте? Можно ведь и так… Предположим, я решил кое-чем пренебречь… Так будет незаметно.
Минут десять он поработал пером и затем полюбовался своим творением.