Осиное гнездо - страница 36

  - Еще не траурное, еще не траурное, - пропищал кто-то из солдат.

  - Виноват малость, хотя почти траурное, коль наш отец родной...

  - Описался, - брякнул я и получил от ефрейтора Слесаренко под дых.

  Наконец, делегатами были избраны: Бородавицын, ефрейтор Слесаренко и ефрейтор Славский.

  Мы втроем вышли из КП и направились в город на поиски почты.

  У почтового отделения уже стояла очередь около тысячи человек. Оказывается, пожелания скорейшего выздоровления посылали и родильные дома, а их пропускали в первую очередь. Дело в том, что малыши, которые появлялись на белый свет в это время, тоже посылали пожелания скорейшего выздоровления, потому что без выздоровления гения, отца всех детей, не может быть счастливого детства. Далее следовали передовики производства, и только потом шла живая очередь. Надо признать: никто не шумел, не возмущался, все были в состоянии шока и общались только глазами. Но и глаза были заняты: из глаз, у всех, лились слезы, море слез. Я тоже думал, как бы заплакать, но ничего не выходило, и я плакал насухо.

  - Ты бандер, совсем не переживаешь, - шепнул Слесаренко мне на ухо.

  Но Бородавицын тут же показал ему кулак, и Слесаренко замолчал до следующего дня. Для коллективных пожеланий существовала отдельная очередь, а отдельные граждане стояли в другой очереди. Одна старушка оказалась замыкающий под номером 9999. Она опиралась на клюку и причитала:

  - Спасибо, родной! ты отправил моего мужа и моих сыновей по ленинским местам сроком на 25 лет каждого строить коммунизьму, а меня ишшо не успел, выздоравливай скорей, вон, сколько врагов стоит в очереди.

  Молодой человек с выпученными глазами подошел, взял старуху за руку и увел в конец коридора. Старуха больше не появлялась.

  Делегация во главе с Бородавицыным мужественно стояла в очереди семь с половиной часов, и после посылки телеграммы в Москву вернулась на батарею. Было два часа ночи. За это время здоровье гения не улучшилось, а наоборот ухудшилось. Он еще несколько раз описался, не приходя в сознание.

  Вся страна погрузилась в траур и отчаяние. Те, кто родился и вырос с его именем, начиная с самых ранних лет, все, кто верил, что Сталин это солнце на небе, что Сталин это Бог, что он выиграл войну, что он приведет советский народ к счастливому будущему, вдруг почувствовали себя сиротами, брошенными на произвол судьбы. Культ личности, культ земного божества был заложен Лениным, а Сталин просто продолжил линию околпачивания и жестокости своих преданных рабов. А почему бы нет? В таком положении не был ни один фараон. Советские люди даже этого картавого божка стали забывать: чмо проклятое, умер раньше времени, а надо было прожить еще с десяток лет и вырезать всех русских до единого, а пустыню заселить евреями, так нет же, не захотел, а чтоб евреи его не проклинали, взял, да и умер раньше времени.

  На устах каждого двуногого раба было имя только одного человека - Сталина. Он смотрел на них с трибуны, слушал по радио, читал преданные письма и улыбался в усы.

   Моя - гэный, - думал он и не мог нарадоваться.

  Гораздо позже поговаривали, что только обитатели ГУЛАГа были в восторге от смерти вождя. Их в это время было не так уж и мало, около 15 миллионов человек.

  Каждый думал, как все, все думали, как думал каждый по принципу один за всех и все за одного. Как думал один, так думали и остальные 270 миллионов советских граждан, исключая обитателей ГУЛАГа, советских немцев, ингушей и чеченцев, крымских татар, западных украинцев. У них наверняка было свое особое мнение, которое сидело глубоко внутри. Это мнение отличалось от здравомыслящих людей с больным воображением. Но это ничтожное меньшинство. Даже сорок миллионов не наберется. Ну, а те девяносто миллионов, что великий вождь уже отправил в небытие, они не в счет. Это враги. У них были свои головы и свои мысли, а мыслили они нестандартно, не как все, и им нет, не может быть места под солнцем великого Сталина.

  Даже когда великий Сталин перестал дышать и мочиться в штаны, он все равно не умер, он будет жить вечно как его учитель Ленин, как всякий "благодетель", который одним росчерком пера, одним кивком головы, отправлял в мир иной тысячи отцов и матерей, а будучи во гневе и маленьких детишек также, туда же.