Осиное гнездо - страница 76

  "-Аннушка, - ответила она, - ты, оказывается, еще ребенок. Да этого коммунизма никогда не будет. Коммунизм- это утопия. Знаешь, как жених пускает дым в глаза своей невесте, пока не соблазнит ее? Так и государство пускает дым в глаза своим гражданам: терпите мол, живите скромно, в коммунизме насытитесь вдоволь, отоспитесь вдоволь, у каждого будет отдельная квартира, деньги исчезнут, вы будете утопать в роскоши. Ерунда это все. Такого быть не может. Мы нищие. Мы не знаем, как живут в других странах, но явно лучше, потому что нас туда не пускает, а если бы они жили хуже, чем мы, нас бы туда палками загоняли: смотрите мол, как загнивают проклятые капиталисты! Я думаю, ты не настучишь на меня, а если и настучишь - мне уже все одно".

  - Да что вы, Мария Ивановна, как так можно про меня думать? - говорю ей.

  - Давай так. За этот месяц я с тебя не возьму десятку за проживание, а вторую десятку одолжи, у кого-нибудь и пошли матери. А коммунизм...выброси из головы.

  - Жизнь - тяжелая штука, правда, Мария Ивановна?

  - Жизнь, хоть и тяжелая, но все равно проходит быстро, как полет птицы, - сказала Мария Ивановна. - Пойду я, а то ты разбередишь мою душу.

  - Я не хочу так жить, - сказала я Марии Ивановне". - Я и сейчас могу это повторить.

  - Аня, - сказал я, возвращая ей письмо, - я прочитал замечательную книгу "Севастопольская страда". Француз лежит в госпитале. Ему оторвало обе ноги. И знаешь, как он ведет себя?

  - Как?

  - Он шутит по поводу того, как его встретит его подруга, когда он вернется в Париж. В палате хохот. У всех мокрые глаза от слез. Возможно, это слезы радости за дарованную им судьбой жизнь. А как бы вел себя наш солдат в этой ситуации?

  - Я не могу сказать.

  - А я могу, - сказал я. - Он считал бы свою жизнь конченной, и ничто не могло бы вызвать улыбку у него на устах. Мы - мрачная нация, возможно оттого, что веками жили бестолково и в нищете. И, тем не менее, нам надо научиться мужественно, переносить невзгоды, в надежде на лучшее. И ты не вешай носа, Аня, хорошо? У тебя еще все впереди.

  - Хорошо давать советы, а у самого, небось, душа в замороженном виде: я это чувствую по твоему голосу, когда звоню тебе из обсерватории.

  - Аня, спасибо тебе за твой титанический труд. Если мою пьесу издадут - гонорар пополам, хорошо? Тогда ты матери пошлешь гораздо больше, не 25, а все 250.

  - Будем надеяться.

  - А что нам остается делать?

  - Всего тебе доброго, вечный холостяк.

  - Пока.

   14

  Однажды, когда я дежурил на станции, расположенной в бомбоубежище на Логойском тракте, в двух километрах от военного городка, приблизительно в половине пятого, незадолго до конца смены, раздался телефонный звонок. Я спешил дочитать предложение в повести Бальзака "Отец Горио" и только потом снял трубку.

  - Десятый слушает вас!

  Трубка несколько секунд молчала, а потом понесся прелестный звон сотен волшебных колокольчиков. Я вскочил от радости: я услышал голос Нины, своей божественной мучительницы, по которой сох, несмотря на то, что она уже была замужем, и с этим решительно нельзя было ничего поделать.

  - Я звоню тебе из Обсерватории. Что-то давно тебя у нас не было, что бы это могло значить? Меня даже начальник про тебя спрашивал. Я знаю: ты гордый парень, но не кажется ли тебе, что твоя гордость вредит тебе самому, а? Мама про тебя тоже справлялась. Зашел бы к нам, как-нибудь. Я тут, малость, набедокурила, думаю: ты уже знаешь, но я тоже знаю: ты по-прежнему любишь меня. Потому и звоню тебе.

  - Нина! не говорите мне ничего, прошу вас, - залепетал я.

  - Почему?

  - Да потому что я могу сейчас же бросить этот пост, уйти самовольно и заработать трибунал. К тому же, если я появлюсь, а вы меня не станете выгонять, я от вас ни за что не уйду. Я...по-прежнему люблю тебя, Нинульчик.

  - Я знаю, но...в самоволку не надо, это может плохо кончиться. Я сама хочу увидеть тебя, но...

  - Что но? что это, значит, говори, не стесняйся. Я, ты знаешь, могу быть очень сильным. Я уже доказал это: я не преследовал вас, узнав, что вы разочаровались в своем замужестве.