Осколки царства - страница 30

«Латы» поразили его в первые же минуты знакомства. Молоденькая рокерша в черной коже на голое тело и таким количеством металлургии на голове, шее, руках, ногах, что ее вполне можно было принять за княжну из правдивой повести в стиле рыцарской фэнтэзи, попавшую в бою под выстрел ультразвуковой пушки. Ультразвук разрушил большую часть латного покрова, но кое-что от поручей, поножей, кирасы, шлема и кольчуги все же уцелело. Черная куртка, шорты, браслеты входили в странную, дурманящую гармонию с бледной кожей обнаженного живота и бедер.

— Кент, ты чо хайло-то расхлябил? Тащимся? Закрой хлеборезку, фауна влетит.

Десятки раз он впоследствии просил княжну Вилику ложиться в постель, не снимая кожаной амуниции.

Не представлялось возможным определить ее возраст: от четырнадцати до восемнадцати. Государыни ушедших тысячелетий становились женами в тринадцать и матерями в четырнадцать, так что Игорь не видел в этой связи неправильности, даже не пытался выведать заветный год — а Вилика не желала рассказывать. Витала в ауре их близости статья за растление малолетних, но безвозрастная малолетняя повидала куда больше своего растлителя. Русые волосы в принципиальном беспорядке, но всегда чистые, без сала. Слабое тело, невысокие грудки, тощенькие ножки — как у девочки из средних классов.

— Ты крутое железо, кент. Отымел в корень дуба, таски. Как удав по асбестовому шнуру.

— Что?

— Чего-чего, я торчу, вот чего. В натуре наколбасилась. Чувство приходной отыметости, всасываешь?

— Да, понимаю, кажется. То, что было у нас сегодня, тебе понравилось.

— Врубился, кент. Ну не топырься, как чучело на голом бугру. Неси кофе.

Игорь был близок с нею двадцать восемь раз.

А потом неожиданно подумал, откуда взялось необычное имя Вилика? «Владимир Ильич Ленин и Крупская» в женском роде, вот откуда. Разок рокерша явилась, запасшись демонстрационной версией экзотического нижнего белья, состоявшего из разноцветных полосок шелка на месте трусиков и такого же разноцветного шелкового ожерелья на месте лифчика. Это было из какого-то иного мира. После, в одиночестве Игорь прикинул: россиянка upper-middle в принципе не может иметь деньги ни на что подобное. Это такое reach, что просто дух захватывает. Вилика никогда не оставалась на ночь, абсурдно объясняя свой уход: «Кент, ты чо, я должна в твоей поганой койке до утра тусоваться? Киляй!» — причем однажды как-то уж больно неуместно назвала его по ходу этой неизменной реплики буржуем.

Явно прочитывался бунт против родителей с самого верха. Ночевать вне дома, видимо, не разрешали они.

Вилика поначалу все хотела отведать чего-нибудь остренького в сексе, попробовать запретной любви. То наручники приносила, то декоративную плетку, то забавную конструкцию из ремней и цепочек для мазохисток. Но никогда ничего из этого арсенала в дело не шло. Они ложились, и всякий раз Вилика испытывала счастье от самого факта, что в нее входит мужчина, что она добилась разрушения давнего строгого запрета на мужчин, которые могли бы входить в нее; никакого оргазма, конечно, добиться на этой освободительной волне было невозможно. Требовалось проделать немалую работу, чтобы восторг от нового прорыва, подтверждающего свободу-свободу-свободу! переходил в сильное желание. Собственно, оргазм открыл Вилике Игорь. Она была поражена до такой степени, что поначалу приняла свои ощущения за болезнь, род сумасшествия или нечто предельно извращенное; так девочки, превращаясь в девушек, нередко принимают первую менструацию за неведомую хворь. «Кент, оборзел? Ты что ваще себе позволяешь?!» Потом извращение в виде оргазма было признано сладким и дозволенным, но радость отдаться мужчине, по новой доказать им всем и себе тоже, что вот имеет она право и все у нее получается как у людей, — эта высшая радость даже оргазму не давала шансов поконкурировать. В такие моменты кричала она божественно, словно каждая близость становилась решающим, переломным событием в ее судьбе.

Однажды Вилика принесла бутылочку с любрификантом. Крутая, сказала она, вещь. Через час, сбросив ножки с кровати, рокерша посмотрела на нетронутую бутылочку, скорчила гримаску и вполне резонно отметила: