Осколки обсидиана - страница 2

Услышанное мне не понравилось. Вихрь мог убить одного человека, но нескольких?

— Сколько человек так умерло?

— Еще двое. У них на теле была такая же метка, но до сегодняшнего дня я никак не связывал ее с причиной смерти, так что их просто похоронили. Они тоже были воинами, — добавил Масиуин. — Похта совсем недавно захватил своего первого пленника и сбрил детскую прическу. Итлани, первый из умерших, был текуиуа.

Текуиуа[1]. Тот, кто делает подношения. Не самый последний человек. Я раздраженно тряхнул головой.

— Три смерти.

— Да, и все жертвы — не простые крестьяне. Мне нужны объяснения, Акатль, и чем быстрее, тем лучше. Если они и в самом деле нарушили границу, я хочу знать, как.

— Не только ты, — мягко сказал я. — Если они сумели вызвать нечто из загробного мира, опасность грозит всем нам.

Я знал, что за чудовища обитают в мире мертвых: питающиеся человеческим мясом твари-из-тени, огромные птицы, пожирающие глаза людей, и уродливые двуногие создания, у которых вместо кистей рук росли когти. Мне становилось не по себе при мысли, что кто-то из них сейчас бродит среди людей.

Обсидиановый Вихрь убивал нарушителей границы, но на этом его обязанности заканчивались. Равновесие поддерживали жрецы и в особенности Хранители, которые не пускали чудовищ в наш мир.

Я вздохнул. Посмотрел на осколок обсидиана, который по-прежнему держал в руке. Обсидиановый Вихрь. После смерти моего ученика что-то во мне надломилось. Я больше не мог доверять Вихрю, который слишком легко сеял смерть.

И все же… и все же я был жрецом бога мертвых, что налагало на меня определенные обязанности.

— Я вызову Обсидианового Вихря, — сказал я. — Посмотрим, что Он скажет.

— Хорошо, — ответил Масиуин. — А я пороюсь в записях. Возможно, найду что-нибудь интересное.

Он двинулся было прочь, но передумал.

— Совсем забыл, — он подозвал к себе одного из стражников и что-то забрал у него. — Это мы сняли у него с шеи.

Масиуин протянул мне небольшую нефритовую подвеску с двумя выбитыми на ней глифами.

— «Четыре» и «ветер», — прочел я вслух. — День его рождения?

Масиуин покачал головой:

— Согласно записям, он родился в первый день Кролика.

— Странно.

На выходе из дома мы расстались; Масиуин вернулся в суд, а я направился к себе в храм. Идя по заполненным людьми улицам — здесь можно было встретить кого угодно, от воинов в уборах из перьев до скромных крестьян в одних набедренных повязках — я размышлял о предстоящем ритуале вызове.

Мне совсем не хотелось его проводить.

Жрецы смерти не селятся рядом друг с другом. По переулкам Кольуакана разбросано немало храмов, похожих на мой, с такими же невзрачными фасадами. В каждом из них одинокий жрец ждет скорбящих родственников. Иногда вместе с ним ждет ученик, постигающий наше ремесло под руководством наставника. После смерти Паяшина я учеников не брал.

Вернувшись в храм, я положил осколок на низкий столик. Время близилось к полудню, и высоко поднявшееся солнце порождало на поверхности обсидиана все новые отражения, отмеченные касанием смерти: образы воинов, бесславно умирающих от старости или болезни, вдали от поля боя, или женщин, хватающихся за грудь и падающих с искаженным от боли лицом.

Загробный мир. Обсидиановый Вихрь.

«Четыре» и «ветер». Если это не дата рождения убитого воина… остается только одно объяснение.

До того, как возник наш мир, было еще четыре мира, четыре эпохи, и каждая из них получила название по своему последнему дню. Бог-создатель очередного мира становился солнцем в небе, подателем тепла и жизни. У каждого солнца были свои почитатели — до тех пор, пока боги, утомившись, не уничтожали свое творение.

Наша эпоха была Пятой и должна была закончиться в первый день Движения. Говорят, что Тескатлипока, Дымящееся Зеркало, разрушит мир землетрясением, сорвет с неба Пятое Солнце и сам займет его место, положив начало Шестой эпохе.

Но для чего умерший носил эту подвеску?

Возможно, ответ мне даст Обсидиановый Вихрь, если только я осмелюсь спросить его.

Я еще долго мог бы тянуть с ритуалом, откладывая тот момент, когда мне придется произнести слова, зная, что стоит мне ошибиться — и Вихрь убьет меня, как убил Паяшина.