Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно - страница 13

Я жила, как и раньше: делала уроки, писала дневник, встречалась с друзьями, мечтала о любви. Мечтала о Нем с большой буквы, о том, кого я встречала каждый день по пути в школу. Мечтала и надеялась, что в один прекрасный день он, быть может, заметит меня и ответит взаимностью на мои чувства. Он был высок и строен, и каждое утро я молилась, чтобы его голубые глаза встретились с моими. Я проходила мимо него, затаив дыхание, но он всегда был увлечен беседой с другим мальчиком. И вот однажды, когда я возвращалась из школы, это случилось. Наконец-то он был один. Увидев его, я замедлила шаг. Сердце билось, подгибались колени. Сейчас, сейчас он меня увидит, быть может, поздоровается со мной, а может, даже пройдет со мной хоть чуть-чуть. Он шел, насвистывая, и, когда мы поравнялись, — плюнул. Не украдкой, как иногда сплевывают при простуде, и не случайно, мимоходом, на землю. Умышленно, с отвращением он плюнул мне в лицо.

Мир рухнул. Я — шваль, грязная еврейка. То, что происходило с другими людьми в других странах, теперь случилось со мной.

Я прибежала домой в слезах. Мама испугалась.

— Что случилось? Ты провалилась на арифметике?

— Он плюнул в меня!

— Кто?

— Тот красивый парень, которого я встречала по дороге в школу.

— Не стоит из-за этого реветь, — сказала она равнодушно.

— Мама, как ты не понимаешь?!

— Я понимаю, но бывает и хуже.

— Нет, мама, хуже этого не бывает.

— Ты знаешь, они нас не любят. Такое случается. Ты не должна принимать это близко к сердцу.

— С тобой когда-нибудь происходило подобное?

— Пожалуй, нет, но случалось другое. Ко всему привыкаешь.

— Я не желаю к этому привыкать.

Отец, который только что зашел пообедать, услышал, как я плачу, и поднялся в мою комнату.

— Что случилось? — спросил он.

— Какой-то проклятый парень-антисемит плюнул в нее, — сказала мать. — С ней, видно, никогда раньше такого не случалось.

— Бедный ребенок! Ей все же придется привыкать к тому, что мы живем в антисемитском мире.

— Нет, папа, я не хочу к этому привыкать. Я не хочу жить в стране, где плюют в людей. Почему мы ничего не предпринимаем? Почему мы здесь сидим? Почему мы не уехали еще раньше? Папа, милый, обещай мне, что мы уедем отсюда.

— Это не так просто, — сказал он. — Когда мы могли это сделать, мы не решались оставить надежный заработок, хороший дом, семью и друзей. А сейчас сотни тысяч людей хотят выехать из страны. Это очень трудно.

Я была безутешна. Я не хотела быть как мои родители, я не хотела мириться со всем этим. Мне хотелось что-то сделать, убежать, уехать из страны. В конце концов мне пришлось убедиться, что это невозможно. Можно было только сделать то же, что и остальные, — зарыть голову в песок и жить как ни в чем не бывало. Но и это становилось все труднее. Каждый день выходили новые декреты, которые делали жизнь для нас, евреев, все более трудной, а в некоторых случаях — просто невыносимой. Прокламации оглашались на углах улиц, и когда мы слышали эти объявления, мы знали, что на наши и так уже сгорбленные плечи ляжет еще одно бремя. Один за другим объявлялись следующие приказы:

1. Евреям запрещается иметь радиоприемники. Все они должны быть сданы властям в двадцать четыре часа.

2. Евреи обязаны сдать все драгоценности и ценные вещи. Неповиновение будет караться.

3. Все транспортные средства, принадлежащие евреям, должны быть немедленно переданы для нужд армии.

4. Евреям запрещается посещать рестораны, кинотеатры, теннисные корты и бани.

5. Евреям запрещается работать в государственных учреждениях.

6. Евреи не могут нанимать для работы неевреев. Девушки-христианки, работающие горничными в еврейских домах, должны немедленно уволиться.

7. Арийцы могут пользоваться только арийскими магазинами, не рекомендуется иметь какие-либо дела с евреями.

8. Еврейские дети не имеют права получать высшее образование.

9. Все евреи должны представить властям документы, подтверждающие, что они были рождены в Венгрии. Евреи, рожденные не в Венгрии, будут депортированы в страну, где они родились. (Это обычно означало Польшу.)

Ариизация началась.

Восьмой приказ затронул меня больше всего. Школа, в которой я проучилась семь лет, теперь для меня закрылась, за год до окончания. Я была глубоко несчастна и умоляла, чтобы мне разрешили поехать в какой-нибудь другой город, где есть еврейская школа.