Основание - страница 9

— Как велика вероятность? — требовательно спросил Гаал.

— Для проекта — более 99, 9 процента.

— А для меня?

— Мне сказали, что ваша вероятность равна 77, 2 процента.

— Значит, у меня все же есть один шанс из пяти, что меня посадят в тюрьму или приговорят к смертной казни!

— Вероятность последнего составляет менее одного процента.

— В самом деле? Расчеты одного человека ровным счетом ничего не значат. Попросите доктора прийти ко мне.

— К сожалению, я не могу этого сделать, так как он тоже арестован.

Дверь распахнулась настежь, прежде чем Гаал успел вскрикнуть. Небрежно вошедший охранник подошел к столу, взял в руки магнитофон и положил его себе в карман.

— Я не могу обойтись без магнитофона, — спокойно сказал Аваким.

— Мы, безусловно, дадим вам его, господин защитник, только не тот, который вызывает статическое поле.

— В таком случае мое интервью закончено.

Гаал остался один.

Судебный процесс (хотя он не имел никакого отношения к тем сложным и запутанным процессам, о которых читал Гаал) продолжался недолго. Тем не менее Гаал уже не мог вспомнить как и с чего он начался.

Его почти ни о чем не спрашивали. Вся тяжелая артиллерия была направлена против самого Сэлдона. Хари Сэлдон, однако казался невозмутимым. Гаалу он казался единственным человеком, сохранявшим спокойствие во всем мире.

Слушателей было немного и все они были из знатных семей Империи. На процесс не допустили даже представителей прессы и было сомнительно, знают ли вообще во внешнем мире о том, что Сэлдона судят. Ярко выраженная враждебность к подсудимым ощущалась во всей атмосфере заседания.

Пятеро членов Комитета Народной Безопасности сидели за высоким столом. Они были одеты в алые с золотом мундиры и блестящие пластиковые шапочки, показывающие их принадлежность к юриспруденции. В центре стола сидел начальник Комитета Линг Чен. Гаал никогда еще не видел никого из великих князей так близко и наблюдал за ним с восхищением. В течении всего процесса Чен едва сказал несколько слов. Он ясно дал понять, что все эти пустые разговоры ниже его достоинства.

Прокурор процесса проконсультировался со своими заметками и продолжал допрос Сэлдона.

— Итак доктор Сэлдон сколько людей вовлечено в сейчас в проект, главой которого вы являетесь?

— Пятьдесят математиков.

— Включая доктора Гаала Дорника?

— Доктор Дорник — пятьдесят первый.

— О, значит, их все же пятьдесят один? Подумайте хорошенько, доктор Сэлдон. А, может быть их пятьдесят два или пятьдесят три? Или еще больше?

— Доктор Дорник формально еще не зачислен в нашу организацию. Когда это произойдет, он будет пятьдесят первым. Пока что нас пятьдесят, как я уже говорил.

— А случайно вас не сто тысяч?

— Математиков? Нет.

— Я не говорю о математиках. Насчитывает ли ваша организация сто тысяч членов самых разных профессий?

— Если говорить о самых разных профессиях, то цифра, может быть, верна.

— Может быть? Я бы сказал, что она просто верна. Я бы сказал, что количество людей вовлеченных в ваш проект, равняется девяносто восьми тысячам пятистам семидесяти двум.

— Это только вместе с женщинами и детьми.

Прокурор повысил голос.

— Я утверждаю, что в проект вовлечено девяносто восемь тысяч пятьсот семдесят две личности. Не выкручивайтесь.

— Я согласен с приведенными цифрами.

Прокурор сверился со своими заметками.

— Давайте сейчас отложим этот вопрос и вернемся к тому, что мы уже обсуждали. Не повторите ли вы нам, доктор Сэлдон, ваши соображения, касающееся будущего Трантора?

— Я уже говорил и еще раз повторяю, что от Трантора останутся одни руины в течении пятисот лет.

— Вы не находите, что ваше утверждение просто нелояльно?

— Нет, сэр. Научная правда выше любой лояльности и нелояльности.

— А вы уверены, что это утверждение представляет собой научную истину?

— Уверен.

— На каком основании?

— На основании математической психоистории.

— Вы можете показать, что ваши математические построения верны?

— Только другому математику.

Прокурор ехидно улыбнулся.

— В таком случае вы утверждаете, что эта ваша истина настолько невероятна и сложна, что она находится вне понимания простого человека. Мне кажется, что любая истина должна быть менее загадочна и понятна всем.