Основания девятнадцатого столетия - страница 24
7), захватили Рим и когда дикие вандалы опустошили его африканское место рождения, если представить, какое ужасающее окружение давило на этот высокий ум, то не станешь удивляться, что человек, который в другое время выступал бы за свободу и истину против тирании совести и коррупции, бросил значение своей личности на весы авторитета и обязательной власти духовенства. Так же, как в случае с апостолом Павлом, не составляет труда заметить разницу между истинной внутренней религией Августина и навязанной ему. Но в данном случае в результате развития христианства дело стало намного трагичнее, так как утрачена непосредственность, а с ней истинное величие человека. Этот человек противоречит себе не искренне, свободно и беззаботно, но он уже порабощен, противоречие навязано ему чужой рукой. Здесь не как у апостола Павла два параллельных мировоззрения, не только потому, что добавился третий момент: мистерии, таинства и церемонии эпохи хаоса народов. Иначе Августин должен утверждать сегодня противоположное тому, что он будет говорить завтра: должен, чтобы воздействовать на людей, которые его иначе не поймут, должен, потому что свое самостоятельное суждение он принес в жертву католической церкви, должен, чтобы не упустить какую-нибудь изощренную софистику в диспуте с так называемыми сектантами. Это трагедия. Никто кроме Августина не ощущал более ясно, какие роковые последствия вынужденный переход к христианству принес для самого христианства. Уже в то время в Церкви (в частности, в Италии) преобладали люди, которые не имели никакого внутреннего отношения к христианской религии и которые приняли новый культ таинства вместо старого, поскольку этого требовало государство. Один, говорит Августин, становится христианином, поскольку этого требует его хозяин, другой, надеясь с помощью епископа выиграть процесс,>88 третий добивается должности, четвертый получит богатую жену. С болью смотрит на это Блаженный Августин, это действительно яд, разъедающий христианство, и он настоятельно предупреждает, как раньше это делал Хризостом (Christostomus), от принятого «массового обращения», и этот же Августин составляет учение compelle intrare in ecclesiam, в котором старается столь чреватый последствиями принцип обосновать софистически, и по которому нужно стремиться «бичом временных страданий» спасти «плохих рабов», требующий смертной казни за неверие и использование государственной власти против ереси. Человек, который говорил о религии прекрасные слова: «через любовь идут ей навстречу, через любовь ее ищут, любовь стучится к нам, любовь дает твердость в откровении»>89 —этот же человек становится моральным автором судов инквизиции. Конечно, это не он придумал преследования и религиозные казни, но он подтвердил их властью своего авторитета. Нетерпимость стала не просто политической, но религиозной обязанностью. В высшей степени характерна для истинного, свободного Августина, например, манера, как он энергично отрицает утверждение, что Христос сказал Петру «на сем камне созижду церковь мою» в том смысле, что да, это нелепость, кощунство, что Христос имел в виду камень «веры», а не человека. Августин резко различает видимую Церковь, которая частично стоит на песке, и истинную Церковь,>90 в то же время он помогает создавать власть этой видимой, римской, ссылающейся на апостола Петра Церкви, восхваляет ее как созданную Богом, «ab apostolica sede per successiones episcoporum»,>91 и дополняет эту чисто религиозную претензию на господство намного более решающим — якобы, римская церковь есть легитимное продолжение Римской империи. Его главная работа «De civitate Dei» навеяна как римскими имперскими мыслями, так и Апокалипсисом апостола Иоанна.
Еще более страшной и роковой кажется эта жизнь в ее противоречивости, ее созидании из руин собственного сердца, если рассматривать внутреннюю жизнь и внутреннюю религию Августина. Августин по натуре мистик. Кто не знаком с его «Confessiones»? Кто не перечитывал вновь и вновь чудесное место, десятую главу седьмой книги, где он пишет, что он нашел Бога лишь тогда, когда искал Его в собственном сердце?