Основания девятнадцатого столетия - страница 30

сжатый евреями до сухого исторического факта — про­будился к новой жизни. Одновременно с мифом вступает и природа в свои права. То, что можно назвать грехом, когда че­ловек стремится к высокому, принадлежит нам, как сказал апо­стол Павел, «от природы». С оковами хроники мы сбрасываем оковы суеверий, мы больше не противостоим природе как не­кому чуждому, высшему по рождению и павшему вниз, напро­тив, мы к ней принадлежим, и тот свет Благодати, упавший на наше человеческое сердце, мы отбрасываем на нее. Ориген, развивая мысль апостола Павла, одновременно освободил нау­ку и отодвинул засовы, запиравшие сердце от истинной, непо­средственной религии.

Это была эллинская теология, которая погибла в борьбе.^>110

Если мы рассмотрим второе антиримское течение, которое я уже обозначил словом «Север», то мы сразу поймем, что оно произошло от совершенно иного расположения духа и прояви­лось в совершенно изменившихся обстоятельствах. В эллиниз­ме Рим поборол более высокую и древнюю культуру, в случае же Севера вначале и прежде всего речь шла не о спекулятив­ных учениях, но об образе мыслей, и представители этого об­раза мыслей стояли по большей части на значительно более низкой ступени культуры, чем представители римской мыс­ли.^>111 Лишь спустя столетия эта разница выровнялась. Есть еще одно обстоятельство. Если раньше в своей борьбе только зарождавшаяся римская церковь должна была завоевать для своего дела авторитет императора, то сейчас это была органи­зованная, мощная иерархия, в авторитете которой никто не мог сомневаться без опасности для жизни. Короче говоря, борьба изменилась и велась в других условиях. Действительно: борьба между Востоком и Западом закончилась тысячу лет назад, Мо- хаммед подавил ее. Схизма осталась как кенотаф (надгробный памятник. — Примеч. пер.) не как живое учение.

Напротив, борьба между Севером и Югом продолжается в наше время и бросает угрожающую тень на наше ближайшее будущее.

В чем состояло это возмущение Севера, я уже имел возмож­ность упомянуть в общих чертах в конце четвертой главы, а также в начале и конце шестой главы.^>112 Здесь необходимо только краткое дополнение.

Вначале замечу, что я использовал выражение «Север», по­тому что слово «германизм» не соответствовало бы явлению или в лучшем случае являлось бы очень смелой гипотезой. Противников государственного и церковного идеала, вопло­тившегося в Риме, мы встречаем везде и во все времена. Дви­жение начинается лишь после того, как приходит с Севера, поскольку здесь, в славянокельтогерманстве, у наций было единство чувств и мыслей, в то время как в хаосе лишь случай­но могла родиться отдельная личность, свободолюбивая и с внутренним религиозным чувством.

Однако то, что можно назвать «протестантскими» убеж­дениями, встречается уже с давних времен: не та ли это атмо­сфера, которой дышит каждая строка евангельского повест­вования? Можно представить себе апостола свободы По­слания к Галатам склонившим голову, потому что pontifex maximus на курульном кресле огласил какое-либо догматиче­ское решение? Не читаем ли мы в знаменитом письме анони­ма Диогену, из древнейших христианских времен: «Невидима религия христиан?»^>113 Ренан пишет: «Первые христиане — наименее суеверные люди... у них нет ни амулетов, ни свя­щенных изображений, ни предметов, которым они бы покло­нялись».^>114 Рука об руку с этим идет большая религиозная свобода. Во II веке Цельс свидетельствовал, что христиане сильно отличаются друг от друга своими толкованиями и тео­риями, и едины только в одном: «Иисусом Христом мир рас- пялся мне, а я миру!»^>115 Сокровенная сущность религии, значительное упрощение ее внешних проявлений, свобода индивидуальной веры, таков характер раннего христианства вообще, это не позднейшее, выдуманное германцами преоб­ражение. Эта свобода была так велика, что даже на Западе, где изначально господствовал Рим, на протяжении столетий ка­ждая страна, часто каждый город со своим приходом имели свой собственный символ веры.^>116 Мы, северные люди, были настроены слишком практически-мирски, слишком заня­ты государственным строительством, торговлей и наука­ми, чтобы когда-нибудь прибегать к этому самому истин­ному протестантизму доримских времен. Кроме того, ранним христианам было легче, чем нам: тень теократиче­ского преобразующего римского имперского мышления еще не обрушилась на них. Это была роковая черта именно север­ного движения, которое всегда должно было вначале высту­пать как реакция, всегда должно было низвергать, и лишь по­том думать о созидании. Именно этот негативный характер, однако, позволяет почти необозримое количество очень раз­ных исторических фактов объединить в одно понятие: возму­щение против Рима. Начиная с выступления Вигилантия (Vigilantius) в IV веке (против угрожавшего общему благу на­родов безобразия монашества), до борьбы Бисмарка против иезуитов — родственная черта объединяет все эти движения, потому что как бы ни был различен импульс, вызывающий возмущение, Рим сам представляет собой столь единую, с же­лезной логикой, оформившуюся идею, что вся вражда против нее приобретает особую, в некоторой степени аналогичную окраску.