Особняк на Почтамтской - страница 20

— Так ты оставь книгу, Миша, — все-таки память.

— И это тоже? — указал он на распятие и на безобразных нимф.

— И это, — подтвердила она. — Только книга — дороже. Он был такой забавный… Искренний.

— Возьми, — вернул ей книгу. — Только спрячь. Господи, Василиса Шалая, — все еще не придя в себя, пробормотал он, с изумлением обнаруживая все больше и больше сходства безобразной старухи с тем давним обворожительным созданием из заведения.

Уже выйдя во двор, казалось, все еще слышал позади себя какой-то скрипучий злоядный Василисин смех. Оглядывался на окна, хотя ничего невозможно было увидеть сквозь оледенелую стеклину.

Все три конские головы повернулись в сторону вышедших из ворот. Лошади томились на привязи порознь. Жеребец вынудил Сухарева прибегнуть к этой мере, иначе бедняге Чалому было несдобровать.

— Погоди еще, — сказал Михаил Павлович Сухареву, который собрался отвязывать поводья. — Заглянем еще вон туда, — указал он на дом, выглядевший поухоженней соседних, опоясанный добротными надворными строениями и высоченным заплотом.

Посредине сверкающей зимней колеи навстречу им вприпрыжку шла девка — этакое легконогое юное создание, про каких говорят «кровь с молоком». Румянец на ее щеках аж светился. Глаза, сверкнувшие посреди опушенных инеем ресниц, напомнили Михаилу Павловичу не то собственное детство, не то сладостную картинку из позабытого сновидения. Невольно обернулся вслед девке.

Солдат, сопровождающий его, шоркнул вязаной варежкой по своим не успевшим заиндеветь усам.

— Ух, язва! — сорвалось у него. — Огнистая девка.

Молодица свернула к тому самому дому, откуда они только что вышли. Немного задержалась, озирая стоявших поодаль лошадей и Сухарева, который хотя и окоченел на морозе, но тоже враз подтянулся, взбодрился, завидя красотку.

Разрумяненное морозом молодое лицо, промелькнувшее мимо, высветило в памяти другую картину.

Предзакатное солнце освещало рощу, в которой прятался загородный ресторан «Северная Пальмира». С берега Ушаковки виднелся конек крыши, да сквозь колышущуюся густую листву взблескивало одно из окошек на втором этаже. Звук шуршащей под ногами гальки сливался с тихим плеском текущей воды. В середине знойного лета речка пошла на убыль. На быстрине течение дробилось о мелкий валунник, солнечные блики плясали на частых волнах. Вечерняя свежесть полнилась запахами луговых цветов и речной отмели, пропитанной невидимыми отложениями рыбной мелочи и созревающих икринок. Запах был приятен и действовал возбуждающе. Позднее, в зрелые годы, любое напоминание этого запаха наполняло его душу сладостным чувством тоски и неисполнимого желания.

Тогда им владело другое чувство. Наверное, слово влюбленность не передаст состояния, в котором он находился. Было нечто большее — духовный взлет, который определял, каким ему быть человеком: жить ли ему и дальше с искрой благородства в сердце, никогда не запятнав себя бесчестием, или же стать на путь легкого и быстрого удовлетворения собственных желаний, не пренебрегая при этом никакими средствами.

На берег они вышли вдвоем с Василисой. Она была юной и свежей, как только что встреченная девица. Нет, он не был настолько наивен, чтобы не догадываться об истинном назначении Василисы при ресторане. Развлечься в «Северную Пальмиру» наезжали бравые офицерики, румяные отпрыски иркутских богатеев, не брезгали заведением и их дородные, бородатые папаши. Василиса служила не единственной приманкой, но главной. Как ни строги были мерки, по которым в заведение отбирали девиц, но соперниц у Василисы среди них не было. Не сказать, чтобы ее красота была совершенной, но было в ее облике нечто, придающее неотразимость ее чертам, некий свет, озаряющий ее изнутри. Остальные красотки служили фоном, их могло быть сколько угодно, сколько понадобится для развлечений клиентов. А второй Василисы не найти. И потому была она на особом счету, на особом положении, и обращались с нею иначе, не как с остальными.

В девицах, служащих для утехи состоятельных мужчин, никогда не бывало недостатка. Павел Онисимович Немилов, преподававший историю в гимназии, уверял, что и Вавилон и Древний Рим пали не под ударами варваров, а от того, что нравы были развращены, юноши, которые в прошедшую героическую пору мечтали о воинских подвигах, стали изнеженными и ратному делу предпочитали легкомысленные развлечения в обществе соблазнительных, но легко доступных блудниц. Старый учитель употреблял только это слово — блудница.