Особняк на Почтамтской - страница 33

— Неужели не посидим, не побеседуем, — засуетился Иван Артемович. — У меня чудный табак — мигом принесу.

— Не утруждайся, — с трудом придав своему голосу любезные нотки, произнес Михаил Павлович. — Меня, верно, в части ждут.

Только брат ушел, Иван Артемович кликнул Глашу.

— Спустись вниз, скажи, чтобы закладывали сани. Немедля!

— Ты куда-то спешишь? — Елену Павловну поразила поспешность, с какой муж готовился ехать на ночь глядя: ведь всего несколькими минутами раньше он удерживал брата, намереваясь продолжить беседу.

— Не расстраивайся, так нужно. И, ради бога, не тревожься.

Вежливость и внимание, какие он уделял ей, показались неискренними: мыслями он совсем не с ней.

— Я не задержу тебя, — сухо сказала она. — Пока запрягают лошадь, ответь всего на один вопрос.

Он глянул на нее с натянутой улыбкой.

— Если вопрос не очень сложный.

— Скажи, что было спрятано в санях, которые прошедшей ночью стояли в сарае?

— Вон ты о чем, — проницательно глянув ей в глаза, усмехнулся Иван Артемович.

— Ради бога, не притворяйся, будто тебе это безразлично. Вчера я подслушала ваш разговор внизу. — Чувствуя, как ее лицо заливается кровью, она упрямо тряхнула головой. — Да, это грязно, мерзко, я не имела права подслушивать, но так случилось. Я ведь не подозревала, что в нашем доме подслушивают разговоры приказчиков.

— Покойный батюшка не отличался щепетильностью, — рассмеялся Иван Артемович. — Я думал, тебе известно про слуховой колодец.

— Я ничего не подозревала! — горячо возразила она и вдруг подумала, горячиться не из-за чего: Ивану Артемовичу и в голову не пришло обвинить ее в бесчестии. Но открытие ничуть не утешило, только сильней обозлило. — Если бы я знала, то никогда бы не унизилась до подслушивания.

Ивана Артемовича перекривило, как от зубной боли.

— Не надо, — взмолился он. — Не напоминай, без того не забываю, помню, что бесчестен, низок, подл. Я чем-то раздражил тебя? Ты, верно, не оправилась от болезни. Почему ты упорствуешь, не хочешь обратиться к доктору?

— Оставим это! Прошу тебя, не увиливай: я хочу знать правду.

— Какую правду?

— В завозне стояли возы с контрабандным чаем?

— Ты же знаешь. Хочешь, чтобы я подтвердил? Да, во дворе у нас прятали контрабанду. Твой братец, сыщик, напал на след — пронюхал. Только он опоздал — ничего не докажет. Сейчас я спешно еду в Грудинино, туда прибыла большая партия. Предупрежу — спрячут. Надежно спрячут — никто не пронюхает. Этим я окончательно обезопасю себя.

— Но у тебя в лавке нашли контрабандный чай!

— Жалких двадцать фунтов. Я мог бы подарить их твоему брату, не будь он таким гордецом. Не зачем было травить на меня ищеек.

— Ты убежден, что это сделал брат? Ты никому не веришь. Так же нельзя жить!

— Не гневайся на меня, но скажу тебе без обиняков: вы с братом витаете в облаках. Вы, с вашей верой в благородные идеалы, наивны. Вокруг все лгут и обманывают, воруют… А вы охаете да ахаете…

— Подожди! — перебила Елена Павловна. — Не о том. Я хочу услышать от тебя всю правду: ты состоишь в шайке? Или как там она у вас именуется.

— Не вижу повода для отчаяния. — От защиты Иван Артемович перешел в наступление: отливающий чернью в ламповом свете клин его бороды, точно тупой меч, был нацелен ей в лицо. — Пожалуйста, не заламывай рук: у тебя это получается театрально. У вас с братом есть побрякушки, которыми вы дорожите, — ваш род, ваша знатность. В ваших жилах течет голубая кровь… А в моих мужицкая, такая же, как у Никифора, как у Глаши… Мои рядились не в шутовские одежды придворных, а в посконные рубахи — пахали землю. Потом стали торговать. Грабили и наживались, как считают социалисты. Как бы там ни было — разбогатели, вышли в люди. И всего этого достигли собственным горбом, потом, кровью. Не дворяне, не шляхтичи, которые бездельничали, пили, развратничали… А каких-нибудь сто лет или чуть побольше спохватились, увидели, что одичали, опустились — начали приобретать культуру, привозить из-за границы…

Елена Павловна не вникала в слова, а только смотрела на искаженное злобой лицо супруга, на улыбку, судорогой перекашивающую его рот.