Остановка в пути - страница 6

Тот же фельдфебель объявил:

— Отроете здесь знакомые уже вам окопы, а будут готовы, займете их. За вами, значит, окажется родина, а перед вами — море льда. Создать ему препятствие, не дать ему затопить нашу прекрасную родину — ваша главная задача. А чтоб знать, когда начинать, наблюдайте за шоссе. Как только личности в машинах станут смахивать на простых солдат, прихорашивайтесь к приему гостей. Тут, глядишь, еще два-три наших танка прокатят, затем наступит пауза, и уже после этого заявится Иван Грозный. Комендант считает, что Клодаву можно удержать; он, видимо, вас имел в виду, говоря это. Тогда самое позднее завтра вечером вы станете творцами истории и осуществите чудо Клодавы. Только не спрашивайте меня, как это делается, — чудеса ведь непостижимы. Судя по тому, что я узнал, вся контора зашевелилась; мне уже не раз приходилось бывать в таких переделках, и видите — живой. Так что не реветь, переживем. Наполеон драпает, как же мне это по душе! И снегу нам тоже вволю достанется.

Снег нам достался, и окопы мы рыли, но воевать мне в них не пришлось. Меня откомандировали на почту. Там никто не знал, чем меня занять. Я читал письма, которые меня вовсе не касались, и еще я читал книгу, которой скоро был сыт по горло.

Телефонист у коммутатора отмечал каждый оборванный разговор изречением:

— Провод рвется — черт припрется.

Что черт прет, мы уже давно слышали, но только, когда среди орудий увидели, что мелькают автоматы пехоты, я отдал себе отчет в том, что попал на фронт.

Испытанный мною страх я давным-давно изжил в воспоминаниях; если же я пытаюсь вновь вызвать его, то удается мне оживить только чувство удивления. Я был удивлен, это я хорошо помню. Тысячу раз я воображал себе войну и себя на войне, но я тысячу раз воображал себя индейцем или изобретателем анилина. Вот в Клодаве я и разглядывал озадаченно то свою красную кожу, то перепачканные синие пальцы. В конце концов телефонист объявил, что у нас есть все основания тотчас убраться прочь с почты, объявил он это, однако, слишком поздно; когда мы хотели выскочить со двора почты на улицу, по другой ее стороне уже катил танк, который остановился у кладбищенской стены. Воняло от него, как от коптящей керосиновой лампы.

— Вдарь-ка по нему! — подсказал мне телефонист, что я и сделал.

Танк затрясся, охваченный белым пламенем, из башни выскочили люди и перемахнули через кладбищенскую стену. Один бросил на ходу ручную гранату, и что-то впилось мне в ногу, что-то раскаленное, как фаустпатрон, которым я сию секунду пальнул. Но бежать мне это не помешало. Я бежал из города, и примерно в том месте, где мы качали насосом воду, меня пустили на танк.

Однако чуть позже он въехал в окоп, в котором следовало застрять не нам, а тем, другим.

Пришлось нам смываться по окопу куда-то в сторону; снег на дне окопа был утоптан, многие уже до нас делали этот крюк, свернув с шоссе. Но потом мы повернули и двинулись параллельно шоссе, кто-то назвал цель похода — крепость Позен.

После двух таких ночей мы от этих ночей осатанели. Фронт уже так далеко ушел от нас, что даже не освещал горизонта.

Сделав привал, мы проспали до полудня, и я видел во сне крепость Позен, что очень и очень смахивала на замок из сказок Гауфа. Затем пошли при свете дня дальше и, петляя по заснеженному пастбищу, увидели над собой зеленый самолет. Я не глядел вверх, я опять, как когда-то в детстве, решил, что, раз я их не вижу, значит, и они меня не видят; но те, в самолете, не придерживались правил детских игр; они наслали на нас грузовик с солдатами, и не успели мы добраться до конца пастбища и до начала леса, как пришлось нам отстреливаться.

Четверым удалось укрыться в лесу, мне в том числе; но трое избрали другое направление, и я остался один.

Я всегда охотно оставался один. Всегда — значит раньше. Так бывало прежде. Дома я охотно оставался один. Оставался один поздно вечером в типографии, когда братец и сестрица Брунсы, дважды по восьмидесяти лет от роду, уже давно лежали в постелях: наборная машина оказывалась тогда в моем распоряжении, я воображал, что на мне зеленый защитный козырек, что я владелец «Техас геральд» и что, напечатав страстное воззвание, включился в борьбу фермеров против ранчеро. Я охотно катался один на велосипеде по маршам осенью, когда на голубоватых капустных полях лежал туман. Я охотно сидел один у Дикзандеровской плотины, сидел там, на самом краю земли, меня обдувал ветер, оглушал птичий грай, и я следил глазами за волнами, бегущими к шотландским фиордам. И охотно оставался один у себя дома.