Осторожно — пума! - страница 30

— На кой дьявол нам такие постояльцы! — закричали они на неповинных рабочих.

— Но мы-то ничего не трогали. Нам самим не оставили спецовки!

— Все вы тут друзья хорошие: студенты, научники! Валите отсюда подальше! — так и прогнали наших рабочих.

Они еле-еле выпросили разрешение поселиться до приезда начальства во втором зимовье за двадцать километров от первого.

Около двух недель рабочие мерзли без теплой одежды, пока не прилетел их начальник и не привез купленную за свой счет спецодежду. Потом отряду пришлось чуть ли не целый месяц строить свое зимовье, оторвав время от непосредственной задачи изучения озера.

Узнав об этих событиях, мы, конечно, послали шустрым студентам требование вернуть незаконно увезенные экспедиционные и рыбачьи вещи. Довольно быстро (они еще не стали бюрократами-волокитчиками) от них пришел вполне мотивированный отказ: «Вы не можете доказать, что перечисленные вещи взяли мы. На зимовьях не было замков, при выдаче спецодежды мы за нее не расписывались, а при отлете от нас ее никто не принимал».

Так и написали, и были, конечно, правы. Они решили возместить недостаток заработка натурой.

Крошки

Костер освещал ствол кедра метровой толщины и свесившиеся с его сучков седые бороды лишайников. Мы, успевшие отдохнуть от дневного перехода и приобрести благодушное настроение насытившихся людей, валялись на животах. Курящие курили, сосредоточенно переваривая ужин, а я записывал впечатления дня.

Экспедиционный рабочий Федоров, парнишка лет пятнадцати, бросив окурок в огонь, приподнялся на колени и намеревался стряхнуть плащ, усеянный крошками хлеба, успевшего засохнуть и сильно истолочься в мягких вьюках за десятидневный таежный маршрут. В тайге все вещи приобретают универсальные качества. Кроме своего прямого назначения плащ служил нам скатертью на столе обомшелой земли, а сейчас должен был стать постелью Федорову.

— Кого делаешь? Не шевель! — приказал Петр Захаров.

Он был старше всех нас, работал проводником и старшим рабочим, а в прошлом — красный партизан, бившийся за Советскую власть в Забайкалье. Он отлично понимал тайгу, знал приметы погоды и повадки зверей и, конечно, был самым авторитетным, если дело касалось охоты, выбора места лагеря и всяких практических мероприятий.

— А чо, дядя Петро?

— А ничо. Ты чуешь, сколь еще дён кочевать будем? Не чуешь и не могёшь. Тут те тайга — не Катангар. А если еще месяц? Кого жрать будешь. Без хлеба никого не наработаешь.

— Да ведь крошки же!

— Ха, крошки! Ишшо мало ученай.

И бережно собрав с плаща все крошки, он ссыпал их в мешочек для образцов и положил в тулун (кожаный мешок).

— Крошки! А крошки што — не хлеб? Ишшо до революции мой отец лесиной надорвался, тады мне, как те, неполных пятнадцать было. А тут осень — белковье наступает. Покряхтел, покряхтел отец и гутарит: «Однако, паря Петька, мне мочи нет. Тебе одному итить белковать ноне. Без пушнины пропадем».

Я-то самый старшой, а ить ишшо четверо ртов мене меня в избе. Ты, гутарит, хотя парень бравый, а однако один в хребтах не кочевал, много пушнины не приволокёшь. Ну я не спрошу, сколь добудешь, то и ладно. Однако чего спрошу — гостинца из тайги. Во те торбочка, как будешь исть, крошки от хлеба ли, от каши не бросай, собирай в торбочку и мне приволоки. Гляди, штоб ни одной не пропало.

Отец наш сурьезный был. Скажет однова, не послу хаешь — выпорет.

Набрал я хлеба на месяц и пошел. Попервоначалу не шла белка. И уж хлеб приедать почал, а она, язва, не идет и не идет. Ужо к концу месяца напал на место — и белка, и лиса, и соболь. Я уж почти одно мясо ел, хлеб скономил. Мало не два месяца в тайге, весь хлеб кончал, дня три без хлеба, а крошек фунтов шесть берег — охоту бросать жалко — больно зверь баско шел. Однако вижу не выдюжить, одно мясо без хлеба шибко муторно жрать. Думаю, пущай выпорет, зато пушнины принесу, семью обеспечу. Ишшо на крошках дён десят жил, и тут зверь, ну прямо, сбесился: идет, обдирать не успевал. Все до одной крошки кончал, огладал, аж шатаюсь, а добыл больше, чем с батей вдвоем за прошлый год. Всю пушнину не поднял — на лабазе больше половины осталось. Иду домой, думаю: ну, порки не миновать — крошки-то поел. Пришел, даю отцу соболей, говорю: белку-то, мол, не поднял, на лабазе оставил, иттить обратно надоть, а вот крошки-то, батя, не сберег, пожрал — две недели на них жил, больно белка добро шла, вертаться не хотел — ить спугнешь.