Осторожно — пума! - страница 40

Наконец и плес!

Лодка плавно закачалась на волнах широкого плеса. Дно быстро погрузилось в невидимость буроватой воды и шуршащего сала. Гребцы закурили. Невольно и уже с большим вниманием я посмотрел на лоцмана. Он все так же стоял на корме, прижав конец кормового весла засунутой в карман рукой.

— Ну и работка у вас. Ведь недолго и ревматизм схватить или, чего доброго, о камень расшибиться. Давно работаете? — обратился я к лоцману.

— Ревматизм у меня был, когда учительствовал, а теперь вылечился.

— Вы были учителем? — удивился я еще больше.

— Да, преподавал литературу в средней школе в Челябинске. Да что-то надоело. Каждый год одно и то же, да ребята, что ни год, то баловней. Решил попытать счастья на Дальнем Востоке. К тому же действительно ревматизмом болел, а под Владивостоком, рассказывали, лечебные грязи есть. Вот и поехал.

Под Читой меня обворовали. Только и оставили в чем был. Доехал до Свободного. В поезде слышу, угольная экспедиция на Чекунду идет и платят хорошо. Решил сойти. Сошел в Бурее. Опоздал — экспедиции уже не было. Есть нечего. Спасибо, лодка с грузом вверх шла — гребцов не хватало. Не пропадать же, думаю. Нанялся в гребцы. Вверх со станции Бурея груз в Чекунду отправляли. Без малого все триста километров бечевой тянули. Только на больших плесах и плыли. А ведь сами видите, где они — большие-то плесы. Бурея с характером. Перекат на перекате. В первый рейс небо с овчинку показалось: дожди, вода холодная, камни, комары, сопки. Хотел в Чекунде уйти, да некуда. Поплыл обратно с пустой лодкой. Денег за рейс получил порядочно, и все же пришлось опять лодку вверх тянуть. Смотрю, не так-то уж и трудно и даже интересно с этой взбалмошной рекой поспорить. Заработки хорошие — три рейса в год. Как начал в ледяную-то воду лазить — лучше всяких грязей помогло. Вот уже шестой год плаваю и не то что сердце или ноги, гриппом ни разу не заболел. Теперь всю Бурею, как жену, знаю, каждый камушек — как сына…

— На весла! Сильнее! — вдруг крикнул он, ворочая веслом.

Впереди Бурею пересекла белая полоска бурунов.

— Ну, если этот проскочим, то нам повезет, — заметил один из лодочников.

Опять зарябила в глазах галька дна. Стукнувшись бортом о валун, лодка скользнула в узкую протоку между камней. Не успели мы, что называется, «мама» выговорить, как она уже потеряла скорость, выскочив на плес.

— Нет, это не пример, — продолжая разговор, сказал лоцман. — Тут только разве слепой на камень наткнется, а так тут глубоко.

Срывавшийся из нависших туч снег вдруг повалил крупными хлопьями, затянув белой кисеей берега. Еще несколько раз днище лодки врезалось в гальку и лодочники в снежных эполетах и шапках слезали босиком в воду, мы только толкали дрожащую от напряжения лодку веслами и шестами.

Смеркалось, когда на расчищенной от леса полянке показалось зимовье. Очень кстати срубили эту лесную гостиницу. Вытащив спальные мешки и продукты, мы покрыли лодку брезентом и длинной веревкой привязали ее к колышку на берегу.

В просторной избе, разливая жар, гудела приспособленная теперь в качестве печки бочка из-под спирта. Пахло жареным глухарем. На нарах дымили самокрутками два старателя, державшие путь на прииск Первомайский.

Подметал ли кто-нибудь и когда-нибудь пол с основания зимовья или нет, этого определить было нельзя, но что окна никогда не мылись — это точно. Грязь и мусор устилали земляной пол в несколько напластований, так же как и грязь на стеклах, которая не позволяла что-либо видеть в окна. Тем не менее мы с удовольствием расположились в теплом помещении для просушки одежды и отдыха.

Следующие два дня пути до Чекунды были сырые и холодные. Мелкие перекаты постоянно грозили перевернуть лодку, лодочники слишком часто выходили в воду. У двух из них шуга расцарапала икры ног. Лодочники уже громче высказывали недовольство своей судьбой. Лоцман чаще кричал на них, заставляя лодку тянуть на перекатах. Он спешил, так как слишком хорошо знал Бурею, которая могла встать каждую ночь. Нас спасло только пасмурное небо, не дававшее сильно переохладиться и смерзнуться шуге ночью.