Осторожно — пума! - страница 58

Матвей Иванович по начитанности, знанию международной обстановки, эрудиции и многим другим качествам интеллигентного человека был недосягаем для любого члена нашего отряда. По летам он годился мне в отцы. В прошлом он был троцкистом, но, осознав бесперспективность троцкизма, ушел с политической арены в Дальнюю Тайгу.

Паспорт бригадира Михайлова был в полном порядке, чо добиться от него, что привело из Пешехонья в Дальнюю Тайгу, я не смог. Он вообще не любил много говорить. Высокий, статный, лет тридцати, он имел большие мозолистые руки, запросто поднимал десятипудовый вьюк на лошадь. Только по тому, с какой любовью он ухаживал за лошадьми, по аккуратности и бережливости, сноровистому обращению с лопатой и неправильной речи можно было узнать в нем крестьянина. Значительно позже выяснилось, что дошел он до Дальней Тайги из-за обиды, что его отца-мельника раскулачили и сослали.

Бригадир Мальцев пришел к нам последним — глубокой осенью. Среднего роста, кряжистый, слепленный из одних мускулов, он очень высоко ценил себя и не спешил идти под начальство такому зеленому специалисту, как я. Он мало говорил и много работал. Глубоко запрятанные маленькие глазки так и пронизывали насквозь собеседника. Его знали все жители приисков Хомолхо, Кропоткинского и Светлого. Однако, как оказалось впоследствии, аборигеном он не был. Руководил он старательской артелью из четырех человек, промывавшей «стулья» — неотработанные остатки россыпей высокой поймы Хомолхо. На долгие и упорные мои уговоры переменить призрачное счастье частного старателя на устойчивые заработки геологоразведочного бригадира он либо отмалчивался, либо коротко и, как мне казалось, насмешливо бросал:

— Повременю.

Пришел сам, когда убедился, что молодость наша не стала помехой «угадать» погребенную долину с золотом, которую здесь все считали «горным свалом» или пустым «увалом». Пришел, но не принес паспорта, который полагалось сдавать мне.

— Забыл в сундуке у жены на Кропоткинском.

Организовал работу и работал Мальцев, опережая всех бригадиров в проходке шурфов. Зарабатывал порядочно и проникся ко мне доверием. Как-то в порыве откровенности под новый сорок первый год он приоткрыл уголок своей жизни.

Шел тысяча девятьсот двадцать четвертый год. Движимый слухом о баснословном золоте, только что открытом на Алдане, он с товарищами пришел по тропе от Большого Невера к месту, где теперь расположен город Алдан. Тогда только две избушки оживляли здесь чахлую тайгу. Год жестоких лишений, голода, неимоверных по тяжести трудов, и наконец в заплечной котомке два с лишним пуда золотого песка. Дальше почти месяц голодного похода обратно к Неверу. В десятке километров от железной дороги из кустов вышли трое с обрезами и велели положить котомки на тропу, а самим возможно скорее убираться на все четыре стороны. Пошли назад. Еще год работы, и теперь уже большой группой старателей вынесли золото к Неверу.

Но самой колоритной личностью нашего коллектива, несомненно был Александр Иванович Коновалов. Впрочем, мало кто знал его под этим именем, и, уж конечно, никогда никто так не величал. У этого шестидесятилетнего человека с мешками под глазами и заскорузлыми пальцами на потрескавшихся руках было другое всем известное длинное, как у арабов, имя: «Сашка-Тайга — сорок лет тайга — двадцать фунтов золота». В Ближней и Средней Тайге его знали буквально все от мала до велика и звали просто Сашка-Тайга. Он же отлично знал всю ленскую тайгу, все золотоносные ключи, всех старателей и все хитрости поисков благородного металла.

Родился он на бодайбинских приисках в семье рабочего, пришедшего искать счастья из Иркутска на Золотую Лену в самом начале золотой лихорадки. Счастья, конечно, честный рабочий найти здесь не смог и до смерти проработал в штольнях сначала в забое, потом на водоотливе. Всю жизнь он раскаивался в таком своем шаге и восхищенно рассказывал об Иркутске, который в ту пору гремел в Сибири под названием Сибирского Петербурга. С раннего детства Саша слышал рассказы и представлял Иркутск в виде замечательнейшего города мира и всю жизнь мечтал поехать в эту «жилуху». Как только он подрос настолько, что мог держать в руках кайлу, стал помогать семье выбраться из долгов, приковывающих всех рабочих к хозяйским приискам. Потом работал в штольне прииска Андреевского.