Остров Таусена - страница 20
И среди этих образов в снежной мгле он уже смутно различает Цветкова, который согнулся и ритмично и беспрестанно двигает рукой.
«О чем думает Юра? Что он чувствует? Это я, я привел его к гибели! Я затеял эту прогулку. Я вообразил, что найду остров… Если б я вовремя повернул…»
И он сжимает руки, он крепко держит руль. Бешеные водяные холмы мчат лодку на своих хребтах — куда?
«Бедный Лева! — думает Цветков. — У него, верно, руки окоченели. И сколько в человеке силы, если он может так долго держать руль наперекор всей неисчерпаемой силе океана!»
Но сменить друга он не может: за те мгновения, пока он проберется к нему, океан обрушит в лодку новые водопады. Каждый из них может стать последним.
Да и все равно: работа по вычерпыванию не легче, ее нельзя прекратить ни на секунду.
И поразительно, что он сам может работать не переставая, как неутомимая машина.
Гул урагана страшен — такой мощный и непрерывный, что, кажется, способен заглушить все звуки в мире. Но нет, слышны голоса! Откуда они? Они похожи на голоса чудовищных зверей или каких-то несуществующих людей — разве у людей бывают металлические глотки? Или все это обман, игра измученного слуха и изнуренного воображения?
Словно чья-то злая воля хочет уничтожить их и играет с ними, прежде чем убить. И еще какой-то странный голос…
Это голос сирены!
Дрифтер близко! Он сигналит. Вот он, в этом направлении!
Изо всей силы борясь с ветром, чтобы править на звук сирены, Гущин вглядывается в равномерно двигающуюся расплывчатую фигуру Цветкова. Слышит ли он? Понял ли?
Гущин кричит:
— Юра! Сирена! Дрифтер!
И еще громче, срывая голос, до боли в горле, стараясь пересилить все ураганные звуки, он кричит что-то нечленораздельное, чтобы услышали на судне.
Надо править туда. Но куда? Звук сирены, кажется, слышен с другой стороны.
Нет… Он доносится разом со всех сторон. Он слит с голосами шторма и почти неотличим от них.
А может быть, это просто один из голосов урагана?
Гущин напрягает слух.
Гудят и ревут вода и воздух, воют по-волчьи, вопят человеческими голосами, в них гул, и рокот, и звук сирены — звуки множества сирен с разных сторон…
Руки совсем закоченели. Он дышит на них, но дыхание не греет. Он машет руками, сгибает и разгибает пальцы, но двигать ими трудно, страшно трудно! И все же он держит руль. «Если я уж ничего не сделаю, если нам придется умереть, пусть Юра не знает, что сирена только почудилась… Может быть, он не понял этого? И умереть легче с надеждой…»
Он не знает, что думает в этот момент Юрий. Но поражается, как может Юрий работать. Кажется, перешли уже все пределы выносливости…
«Словно ему адреналин впрыснули! Или воля к жизни, ответственность за жизнь друга сильнее всяких впрыскиваний и сами повышают отделение адреналина в организме, если нужно? Конечно, так. Он ведь говорил: отделение адреналина увеличивается в моменты боя, опасности, состязаний…»
А лодку несет — она взлетает на головокружительную высоту и падает и бездну.
Гущин сидит, как на гигантских качелях. Вверх-вниз. Еще. Напротив мелькает, поднимаясь и опускаясь, фигура Цветкова…
Пустота, полная тьма, тишина. Потом опять явь. Гул, рев, тьма, взлет и падение. И руки все-таки держат руль, правят машинально.
И опять провал.
Вот уже не так страшно ревет ураган. Мягче, плавнее качают качели.
Становится теплее. Да, ласковая теплота… Неодолимый сон… И качка не мешает. И зачем бороться со сном?
И вот полное небытие…
Глава 5. В неизвестном месте
Гущин застонал от боли.
Он лежал с закрытыми глазами и прислушивался, где болит. Но это нелегко было определить. Нестерпимо саднило все тело. Кажется, сильнее всего болели спина, руки и ноги.
Он осторожно дышал. Когда лежишь совсем неподвижно, сдерживая дыхание, не открывая глаз, как будто боль легче.
Но как спокойно! Лодку уже не качает. Неужели кончился шторм?
Полная тишина. И как тепло!
Он чуть-чуть приоткрыл глава. Дрожащая радужная сетка ресниц мешает смотреть. Неужели он увидит опять синеву моря и блеск солнца?
Нет. Вообще нельзя сразу понять, что он видит.
Дневной свет. Комната. Обыкновенное прямоугольное окно, нисколько не похожее на иллюминатор. Грубо сколоченный деревянный стол… Стулья… Нет, табуретки.