Остров в степи - страница 9

стр.

Есть в степи еще неразлучная пара, два бородатых вахлака — Алжир и Тунис, гривистые бараны. Эти даже рогами зацепляются друг за дружку и так ходят, будто под ручку.

Но есть там и беспокойные, несносные типы. Вот, например, Фашист — голубой гну. Он как будто и не такой уж злой, а целый день от него никому нет покоя. Озорует, ко всем пристает, за всеми гоняется. За одним старым почтенным профессором так припустился, что тот, бедный, заболел с перепугу. Так Фашист бесится целыми днями, а если уж очень устанет и больше не может ни прыгать в воздух, ни ходить на дыбках, тогда он становится среди степи и страшно мычит — должно быть от досады.

На его рев сходятся самки: Кокетка со своим ребенком (он уже родился и стал шустрым парнишкой), Манька, Сластена и другие. Они становятся вокруг него и смотрят. Тогда Фашист начинает выламывать разные штучки. Ставит палкой хвост, роет передними ногами землю, ходит на задних и прыгает, прыгает, как резиновый мяч.

Кроме Фашиста, в степи живет еще одна неуживчивая и странная антилопа — сайга.

Когда-то ее очень много водилось на Украине и даже в Европе. Но у сайги красивые маленькие рога. За эти рога китайцы платили чистого золота столько, сколько весили сами рога, потому что китайские знахари — доктора — считали, что из них можно добыть лекарство от всяких болезнен.

Ну, конечно, каждому хотелось получить золото. И куда бы оно пи пряталось, ни убегало, люди всюду находили его. Они неутомимо гонялись за сайгой и убивали ее до тех пор, пока эта золотоносная антилопа почти совсем не исчезла с лица земли.

Теперь ее нет нигде во всем мире, кроме СССР. Да и у нас очень немного ее водится в астраханских степях и в Туркменистане.

Кроме рожек, у сайги оказалось много действительно полезного и интересного для науки.

Так они и ходили рядышком — оленебык и страус.

Вот почему наш поселок взялся сохранить и развести как можно больше сайги. Сейчас ее там уже порядочное стадо. Каждую весну самочки приносят по паре пучеглазых, большеносых и очень некрасивых детенышей.

II

Старый рабочий Максимыч замечает, что пузатая сайгачка вдруг стала тоненькой. Он опрометью бежит к Павлу Федотычу.

— Павел Федотыч, сайгачиха окотилась!

— Сайгачонка видал?

— Нет. Она же прячет его. Но он там, я знаю.

Они идут в степь, а Варя бежит за ними и упрашивает отца:

— Папочка, пожалуйста, позволь мне пойти с вами. Я только чуть-чуть, одним глазком, посмотрю на маленького сайгачонка и уйду.

Варя уже много знает про сайгу, потому что все, кто приходит к отцу, только и говорят, что про животных.

Варе очень нравится, что сайга на воле может по неделям обходиться без воды. Разве это не удивительно? Ведь там, в пустынях и песках, где живет сайга, жара доходит до семидесяти градусов. А сайга прыгает себе по барханам и хоть бы что.

Как-то у Павла Федотыча сидел заведующий овцами, товарищ Уткин. Они разговаривали про английских овец-линкольнов. Товарищ Уткин очень расхваливал их, говорил, что у них самая тонкая шелковистая шерсть. Но он жаловался, что линкольны на Украине сильно страдают от жары. Неожиданно в разговор влезла Варюшка.

— Дядя Вася, вы бы взяли да посадили к этим линкольнам сайгу. Пускай, бы они научились у нее не бояться жары.

Товарищ Уткин долго хохотал над ее словами, а потом по всему поселку рассказывал:

Варюшка дала нам новую тему для работы: смешать сайгу с линкольном.

Павел Федотыч с Максимычем уже далеко отошли от дома, а Варюшка все бежит за ними и упрашивает:

— Папочка, миленький, ну, можно мне? Чуть-чуть только. Дедушка Максимыч, попроси папу!

— Хай она иде, Павел Федотыч. Она же у нас звероводом растет, ей надо все видеть.

— Ну, хорошо, иди, Варя, рядом с Максимычем. Только тихо-тихо.

Рога у сайги острые, как железные вилы.

Максимыч весело подмигивает Варе. Варя догоняет его и берет за руку. Они тихо идут по ковыльной степи, вдоль забора из сетки.

Вдруг — стоп! На земле, у самого забора, лежит, завернув мордочку на спину, малюсенький, еще не совсем про сохший сайгачонок.

Так же как и на воле, он затаился и тихо лежит, пока не придет мать. Лежит так, как будто он и не живой вовсе.