Островок ГУЛАГа - страница 32

– Отец обещал отпроситься с работы, чуть позже придет.

Пронесло. Прихожу к поляне. Только уже с другой стороны, решил немного попугать. Смотрю: никого нет. Что такое, неужели не дождались? Лезу напролом через кусты и на всякий случай громко говорю: «Какая трава хорошая, вот козы с аппетитом будут есть ее». Вдруг прямо передо мной вырастает дяденька. В руке у него автомат, а лицо почему-то белое-белое.

– Мы тебя ждали с той стороны, какой черт тебя занес отсюда? А если бы не услышали твой голос, да врезали бы очередь?

Пришлось признаться, что хотел пошутить. Ругая и хваля меня, они живо управлялись с едой. Смотрел я на них и видел трех мертвецов. Никогда не слышал, чтобы энка-вэдэшники вооруженных беглецов живьем брали, всегда стреляли на поражение.

Беглецы очень хвалили меня за крючки с леской и соль, за то, что догадался спички прихватить. А прощаясь, просили молчать, что видел их, еще больше просили, чтобы, упаси бог, никому не признавался, что принес им поесть. «Вас тогда всех пересажают». Я выслушал их наставления спокойно. Что бывает за помощь беглецам, я знал и без них.

Прихожу домой с мешком, куда все-таки, на всякий случай нарвал травы для коз. Тут и мама с Людой возвращаются из больницы. Время Люду кормить, а молока нет. Слушая в свой адрес обидные слова за выпитое молоко сестры, я понимал, что основной разговор впереди, когда откроется, что нет хлеба, нет сухарей, части жиру, спичек поубавилось… И тогда я решил опередить события. Честно рассказал маме, что призошло и куда все это девалось. Она побледнела, как недавно беглецы. Просила ни одной душе не говорить. Никому. Потом уточнила:

– Кто тебя видел, когда ты шел в лес с мешком?

– Бабка Михеиха. Но я сказал, что иду косить. А когда возвращался, почти полный мешок травы нарвал.

Мама похвалила за догадливость, тем более, что трава все равно нужна, и опять потребовала молчать.

Лето 53-го года. Загорая на берегу Вижаихи, я услышал глухой гул. Приподнимаю голову и вижу мчащихся лошадей. Чтобы лучше разглядеть их, взбираюсь на пенек и прикладываю к глазам ладонь.

Неожиданно один конь отделился и помчался в мою сторону. Гордый силуэт, развивающаяся грива, длинный хвост. Что-то знакомое, родное. Да ведь так мчаться может только один конь. Какая-то сила смахивает меня с пенька, и я мчусь ему навстречу. Вижу только его. Споткнувшись о кочку, падаю, но конь уже рядом, надо мной. Ржет от радости. А я плачу от восторга. Обнимаю его голову, целую глаза, губы. Мы оба соскучились и оба счастливы. Это мой друг, Булат.

Вволю накупавшись в речке, возвращаюсь в полдень домой. Открыл дверь – и растерялся: мама плачет. Для нашей семьи, учитывая суровость характеров моих родных, это событие редкое. К тому времени я уже неплохо разбирался в слезах. Есть слезы отчаяния – они скоротечны, но в поступках человека непредсказуемы. Есть слезы безысходности, с которыми хоть в прорубь головой. Но бывают и показные, для окружающих, противные слезы. Наконец, самые редкие, злорадствующие. Вот такими-то слезами и плакала сейчас моя мама.

– Что случилось? – встревоженно спрашиваю ее.

– Арестовали… Его наконец-то арестовали… Этого подлеца, преступника этого, убийцу, негодяя…

Молнией мелькнуло: «Болотова?! Неужели его?!»

– Да кого взяли-то?!

– Берию.

– Что-о?!

Мне показалось, наш барак рушится. Эту фамилию вообще без крайней нужды не упоминали, как, врочем, и товарища Сталина. Имена вождей произносились в нашем доме считанное количество раз. А тут вдруг: «Берию арестовали!» Лучшего, мудрейшего ученика товарища Сталина! Его верного друга.

– Ты еще не знаешь сколько миллионов жизней он погубил, – продолжает мама сквозь слезы. – Но наконец-то и до него добрались.

Такой новостью нужно немедленно поделиться с Колькой и Муртазом. К сожалению, Муртазы нет дома, а Колька уже знает. И даже больше моего. Оказывается, Берия – шпион, работал на капиталистов и передавал им секретные сведения. Ну и ну! Вот так дела! Кому же тогда верить?

Вернулся домой, а у мамы уже другие слезы – успокаивающие. Сидит задумавшись, а слезы бегут и бегут. Она их словно не замечает. Я понимаю, что это слезы одиночества, и потихоньку закрываю дверь. Ухожу, чтобы не мешать.