Осуждение Сократа - страница 10

Глаза Анита странно блеснули.

— Это его слова?

— Клянусь Зевсом! Эхо не повторит точнее.

— И там были еще уши?

— Да, там толпился какой-то рыночный сброд.

— И с тобою не оказалось рабов? голосе Анита прозвучало удивление.

— Да, я их отпустил домой, — ничего не подозревая, сказал Мелет.

— А подумай-ка, дорогой Мелет, может, кто-то из рабов все же оказался с тобой? — Анит глядел на него пристально, с едва заметной усмешкой. — Ведь это было не вчера? Ты мог что-то и позабыть. Вспомни-ка хорошенько, дорогой Мелет! — Его взгляд давил, как виноградный пресс. И теплая краска поползла по щекам Мелета.

— Возможно… — начал Мелет и вдруг, услышав вместо своего какой-то чужой, бесцветный голос, неприятно поразился: «Великие боги, что же я делаю?» — и насилу отведя свой взгляд от Анита, с раздражением добавил: — Я же сказал: рабов нет… их не было со мною!

— Жа-аль! — пропел Анит и, видя недовольство поэта, располагающе улыбнулся: — Что с тобою, мой добрый Мелет? Уж не подумал ли ты, что я ищу лжесвидетелей? Да поразит меня стрела Громовержца, если это так! Просто я усомнился в твоей… Да что я, глупец, говорю? Я усомнился, конечно, в своей памяти, ведь мы частенько судим о других по собственным недостаткам. И что же я увидел? Твоя память, не в пример моей, превосходна! — И Анит, восхищенно чмокнув губами, сунул руку в жаркое.

Все молчали. И флейта наверху тоже молчала. Лишь водяные часы точили свои необратимые капли: кап-ка-ап!

— Божественная подлива! — сладко простонал Ликон.

Старик, по обыкновению, хвалил только приправы.

Мелет исподлобья поглядывал на Анита. Ему почему-то казалось, что хозяин ест без особого аппетита…

— Что-то давно не видно нашего философа, — заговорил Мелет. — Уж не сбежал ли он куда-нибудь в Фессалию?

Анит усмехнулся, медленно дожевал кусок. Пока дожевывал — думал.

— Едва ли он облегчит нам жизнь, дорогой Мелет!

— Ты уверен, что он явится в суд? — Мелету не терпелось знать, что думает кожевник.

— Напротив, не уверен! — Кожевник сделал губами такое движение, как будто наигрывал на дудочке весьма замысловатую мелодию.

— Но это же бессмысленно! — воскликнул поэт. — Дело решится и без него. Тогда оскорбленные судьи наверняка приговорят его к смерти.

— Похвально, Мелет! Ты очень здраво рассуждаешь. Очень. Но боюсь, этот старик затеет гонки не по твоим правилам.

Он опять поиграл губами. Казалось, Анит что-то недоговаривает.

— Почему же его не видно? Раньше он попадался то в портиках, то на Агоре… — Мелет не мог скрыть своего беспокойства.

Неожиданно замычал Ликон, заерзал на своей подушке — можно было подумать, что старик подавился.

— Кажется, почтенный Ликон нам что-то хочет сказать! — с улыбкой пояснил Анит.

— Ух! Прекрасная подлива! — шумно выдохнул Ликон. — Я совсем забыл… Какая стала память! Это не память, а худой бурдюк. Ведь я недавно видел его…

Кожевник и поэт перестали улыбаться.

— Гермес нас свел на улице Столяра, — неторопливо, поглаживая жидкую бороденку, продолжал Ликон. — Он шел мне навстречу и что-то бубнил, как колдун. Слава богам, рядом оказался проулок — я сразу же свернул в него. — Он виновато поглядел на Анита. — Нет, я вовсе не испугался этой ехидны. Но… если бы я подошел поближе, то, клянусь целителем Асклепием, меня бы стошнило, как от дохлого ската.

— Ты все сказал? — разочарованно спросил Мелет.

— А что же еще, дорогой Мелет? — Старик пожал плечами и сытно икнул. — Наши колесницы разъехались, не столкнувшись. Я думаю, он даже не заметил меня. Но в другой раз вышло иначе…

— Ты видел его дважды? — воскликнул Мелет.

Ликон кивнул головой, улыбнулся. Пожалуй, старик лукавил, ссылаясь на дырявую память; очень походило на то, что он просто откладывал свой рассказ, как откладывают редкое лакомство напоследок.

— Ах, память, память! — завздыхал Ликон, стараясь не глядеть на Анита. — И как я смогу выучить наизусть судебную речь? Не знаю, не знаю. Так когда же я видел его во второй раз? Вот память! Пожалуй, это было на Агоре. Да, да, на Агоре. В тот день жена мне наказала купить петрушки и еще чего-то…

— Рассказывай, Ликон! — приказал Анит.

— Да, да, соли. Я все вспомнил! Два зеленщика взялись спорить, кем труднее быть — стратегом или архонтом? Кричат, петрушкой размахивают. Зевак собралось! Тоже кричат. Кто — за архонта, кто — за стратега. И тут появляется эта ехидна со своим дружком Херефонтом. О, как я его ненавижу, дорогой Анит! Спрашивает, о чем спор. Ему объяснили. Он и говорит: «Можно ли, не разобравшись в Малых таинствах, приниматься за Большие? Выясним-ка для начала, кем проще быть: флейтистом или стратегом?». Тот, который за стратега, чуть ему бороду не вырвал. «Сумасшедший!»— кричит. А эта ехидна улыбнулась, говорит: «Какой, прекрасный способ опровержения — дерганье бороды!». Зеленщик кричит: «Тут нечего отвечать! Спроси глупого осла, и тот промычит одно слово со мною!». Эта ехидна смеется: «Обязательно спрошу!» — и обращается к своему дружку: «Дай-ка мне флейту, Херефонт! Я хочу, чтобы поклонник стратегов сыграл что-нибудь…» Херефонт оскалил зубы, подает. Что за ужасная флейта, мой добрый Анит! Она издает самые невероятные звуки. Я удивляюсь, как наши законы разрешают играть на этой безбожной флейте. Что же было дальше? Зеленщик замахал руками: «Зачем мне флейта? Я никогда не играл на флейте!». Ох, как улыбнулась эта ехидна! Обвел всех глазами: «Может, кто-нибудь порадует наш слух?». А ведь знает, старая лиса, что на этой флейте никто не сыграет, кроме Херефонта. Один нашелся. Поднес к губам — ой, срам! — жертвенный поросенок не издает таких постыдных звуков. Все засмеялись, ногами затопали. А эта ехидна и говорит: «Оказывается, чтобы стать кормчим, нужно сначала побыть гребцом, чтобы стать флейтистом, нужно овладеть флейтой, но до чего просто быть стратегом: многие готовы им стать хоть завтра, и у них не возникает простой вопрос: «А умею ли я играть?». Что-то он еще сказал… Вот память! — Ликон замолк.