Освобождающий крик - страница 6

Больше двух лет Рон водил Трамма за нос, пока того, наконец, не постигло разочарование. Рон не мог знать, какого итога ждал от него доктор и потому не мог его сыграть, как играл результаты лечебных процедур. Осторожно экспериментируя с вариантами своего поведения, Рон пытался уловить одобрение или разочарование в глазах врача, но они всегда оставались бесстрастны.

Такими же равнодушными они были в тот день, когда Трамм согласно своим принципам заменил не оправдавшего надежд Рона на многообещающего Джона Шварца. Новый подопытный доктора потравил за пять лет супружества с Риной Шварц ее саму, ее сестру, собственного ребенка и приходящую домработницу. Любящий муж, отец, деверь и приветливый работодатель в порядке очередности подмешивал яд в пищу своим жертвам, каждый раз безутешно печалясь об их безвременной кончине. В отличие от Рона, у Джона Шварца ярко наличествовали признаки шизоидно-маниакального поведения, и доктор Трамм, решив, что синица в руках лучше журавля в небе, без тени сожаления выдворил Рона Митчелла из лечебницы в тюрьму с заключением о невыявленных психических отклонениях.

Двухлетняя отсрочка от тюремной камеры значила для Рона очень много. За это время он повзрослел, окреп, и, главное, успел подготовить душу к долгой пытке неволей, заледенив ее до бесчувственности. В тюрьме Рон не стал ни своим, ни чужим. Высокий, хорошо сложенный, с натренированными мускулами, с красивыми чертами лица и ясными умными глазами, Рон никак не входил в образ ограниченного убийцы, прирезавшего среди бела дня школьного товарища. Это броское несоответствие вместе с преувеличенными слухами о смертоносной ненормальности парня образовало между ним и сокамерниками дистанцию отчуждения, которая с течением времени только возрастала. В молчаливой отстраненности от окружающей жизни Рон провел восемь тюремных лет.

Суетливое оживление в вагоне вернуло Рона в текущий день. Уставшие от неподвижности пассажиры охотно поднимались с мест, заранее готовясь к выходу. Рон почувствовал нарастание сердечного ритма. Он знал, что теперь не справится с этим волнением, и отпустил его разливаться по телу пульсирующей кровью. В обратной пропорции затихающему ходу поезда нарастал шум в вагоне и сила ударов сердца Рона. Знакомый перрон, чуть проплыв мимо, замер. Рон поднялся. Секундное сомнение растаяло случайным облачком в знойном небе. Рон решительно шагнул к выходу. Он не отступит от цели.

Выйдя из вагона, Рон остановился на перроне и оглянулся по сторонам. Огромные часы на здании вокзала на старом месте и в прежнем виде – циферблат белый, стрелки черные. Небольшой магазинчик все там же, только в новом фасаде. Привычно рядом кафе с летней площадкой, только теперь она вся в цветах и с зонтиками. Рон глубоко вдохнул. И все-таки он особенный – воздух родины. Только в нем есть невыразимый вкус, необъяснимая сладость, неизъяснимая мягкость. Ты не дышишь этим воздухом, ты его пьешь, насыщая себя оставленными здесь, но не исчезнувшими чувствами.

Тело Рона наполнялось умиротворяющим спокойствием. С этого перрона каждое лето они уезжали в гости к тете Поле и дяде Гордону в Даллас. Пока папа оформлял билеты, мама держала сыновей за руки так крепко, что у них немели пальцы. Она навязчиво боялась, что вихрь от проходящего поезда увлечет ее детей на рельсы. В общем-то так и случилось. С ним. Поезд судьбы много лет тащит его за собой, засосав однажды в свою вихревую воронку. Лишь крутой поворот может дать Рону шанс преодолеть силу этого убийственного круговорота, и он должен быть к нему готов.

Рон огляделся и понял, что стоит на перроне один. Надо двигаться. На него может смотреть не только этот вокзальный пес с облезлой шерстью и лишайными проплешинами. Рон пересек малолюдную привокзальную площадь и вышел на улицу, теперь, видимо, уже бывшую главной. Он шел медленно, трепетно замечая сохранившиеся приметы детства, счастливого до того самого дня.

Конец ознакомительного фрагмента.