Освобождение - страница 6
— Очень давно.
У меня в голове все кружится, и я зажмуриваюсь ещё сильнее, пытаясь остановить этот круговорот. Снова открыв глаза, я вижу, как за перегородкой его темная фигура склонилась к коленям, обхватив руками голову, и внезапно весь гудящий у меня в черепе шум стихает.
— Все в порядке, святой отец?
— Да.
Его неясный силуэт выпрямляется, и он сдержанно произносит:
— Продолжайте.
Продолжайте. Это как раз то, что сказал бы судья. И представив, как сижу в зале, полном людей, которые с осуждением во взгляде вслушиваются в каждое мое слово, в каждую фразу, я ощущаю в груди холодную пустоту. К горлу подступает тошнота, и не успеваю я сдержаться, как из меня потоком вырывается рвота и выплескивается на скамью для коленопреклонения. Я вытягиваю руку, чтобы не упасть, и случайно толкаю дверь исповедальни. В кабинку тут же врывается свет, и я вижу на деревянной поверхности маленькие кусочки перца и салата, украшающие ее множеством отвратительных цветов. Вот черт.
Первая мысль, что приходит в голову: у меня в сумочке не найдётся столько салфеток, чтобы это убрать.
Вторая мысль… Я понятия не имею, что там за вторая мысль, поскольку слишком занята поиском салфеток, роясь во всем этом хламе, которым никогда не пользуюсь.
— Вы в порядке?
Голос отца Дэймона — это отдаленное эхо, словно предупреждение о том, с чем мне придется столкнуться, как только мой мозг очнется от шока и осознает всю унизительность ситуации.
— Я не могу… найти… у меня нет салфеток. Черт возьми! — я хлопаю по губам тыльной стороной ладони и морщусь от произнесенного ругательства. — Простите.... Простите, святой отец.
С меня хватит. Я не только осквернила исповедальню дурацким недавно съеденным салатом, но и тупо выругалась перед священником. Схватив сумочку, я встаю с колен и, словно опьянев от охватившей меня нервозности, спотыкаясь, пячусь из кабинки, перед которой уже стоит он.
— Простите, я… я просто.... я все уберу.
— Нет-нет. Мы об этом позаботимся.
— Серьезно, если у вас есть бумажные полотенца и немного... чистящего средства, я всё сделаю.
Слова на автомате слетают у меня с губ, а я даже не могу посмотреть ему в глаза. Вместо этого я оглядываюсь на стекающее на пол месиво, от вида которого меня снова начинает мутить.
— Все в порядке. Такое уже случалось.
— Это Вы так говорите. Я ни в коем случае не называю Вас лжецом, вовсе нет. Я знаю, что священники не лгут, — на глаза наворачиваются слезы, и не только из-за этого смехотворно неловкого момента, но и из-за перенесенного стресса, и я вдруг жалею, что дала обещание Mamie.
— Я... я просто…
— Если это я сказал или сделал что-то такое, что Вас смутило..., — хотя голос отца Дэймона стал менее суровым и раздраженным, его брови по-прежнему нахмурены. — Прошу прощения, у меня сегодня выдался тяжелый вечер.
Я ничего на это не отвечаю, не сомневаясь в том, что окончательно испортила ему вечер, который он хотел бы поскорее забыть. Вот до чего я докатилась. Как бы то ни было, кислая вонь из исповедальни служит постоянным напоминанием о том, что после сегодняшнего вечера я, скорее всего, никогда больше не заговорю с этим священником.
— Не хотите об этом поговорить? Вы можете зайти ко мне в кабинет.
Серьезно? Наверняка, крепко стиснутые челюсти, пылающие щеки и тот факт, что я не в силах даже взгляд поднять выше его пасторского воротничка, наводят на некоторые мысли о том, что я скорее запрусь в этой исповедальне с кусками салата и прочим дерьмом и там умру.
— Вы ничего не сделали и не сказали. Извините, мне надо идти, — я закидываю на плечо сумочку и быстро шагаю к выходу.
— Подождите! — окликает он меня сзади, но я ни за что не останавливаюсь, как бы ужасно себя ни чувствовала.
Я толкаю дверь и клянусь никогда больше не возвращаться в эту проклятую церковь.
Мой единственный выходной. Мой единственный, бл*дь, выходной, и как я его провожу? Не потягивая вино на крыше, не уютно устроившись в постели с книгой, как планировала. Нет, я трачу этот вечер на то, чтобы наблевать в тесной исповедальне наедине с одним из самых горячих священников, какие когда-либо появлялись в рядах духовенства.