Освобождение - страница 6

, молодости, временной неуязвимости, которую он получал лишь на пике физического напряжения. Он мог бы бежать эти последние четыре мили хоть целую вечность. Ему и хотелось бежать их целую вечность.

Футов через сто Адам услышал сигнал автомобильного клаксона, но решил, что гудят не ему.

Энцо никогда не нравился его матери и отцу, однако сказать об этом прямо они не осмеливались. Лоренцо Эмилиано Гарсия родился в Испании и совершенно ее не запомнил: сразу после его рождения родители нашли способ перебраться в Америку, а когда он окончил седьмой класс, переехали в небольшой спальный пригород, практически деревню – Фром. Акцента у Энцо не было, зато был европейский паспорт. Сам факт обладания паспортом (даже без слова «европейский») производил неизгладимое впечатление на его сверстников. Но нет, сегодня он уезжал не в Испанию. Его матери предложили должность эндокринолога в клинике на другом конце страны – в Атланте. Родители позволили Адаму пойти на прощальную встречу только по одной причине: они радовались, что Энцо наконец перестанет оказывать дурное влияние на их сына.

Самое смешное – они недолюбливали Энцо вовсе не потому, что у Адама был с ним секс и любовь (любовь ли? считал ли так Энцо? а сам Адам?), в общем – близость. Заподозри родители нечто подобное, они бы тут же сослали сына в лагерь для бывших геев – он бы и глазом моргнуть не успел.

Нет, их бесило, что Энцо – католик.

Адам снова рассмеялся в голос. Видать, эндорфины уже взялись за работу.

– Ты хотя бы свидетельствовал для него? Пытался научить его Евангелию? – однажды спросил отец. – Ибо такова воля Божия.

– Они каждое воскресенье ходят в церковь, пап. У них свой Бог.

– Не богохульствуй.

– Да в каком месте это бого…

– Ты давно мог открыть ему глаза на ересь папства.

– А, так вот с чего надо начинать отношения с людьми! Ну-ну.

– Опомнись, Адам! В тебе столько… столько харизмы! Когда же ты направишь ее в нужное русло?..

– Что, правда? У меня есть харизма? – искренне удивился Адам.

– Побольше, чем у Мартина. – Папа произнес это так, словно наконец признал неприятный факт. – Твой брат… У него много других достоинств, но говорить, как ты, он никогда не умел. У тебя язык подвешен. Я молил Господа, чтобы у меня родился сын-проповедник. Господь внял моим мольбам и с присущим ему чувством юмора послал мне двух сыновей: один верует всей душой, но лишен таланта, а второй талантлив, но не верует.

– Как-то это не очень по отношению к Марти…

– Просто научи друга нашей вере, сынок. Стань для него свидетелем. – Адама в очередной раз ждало потрясение: в глазах отца стояли слезы. – Я ведь знаю: ты можешь быть очень, очень убедителен.

«Что ж, – подумал Адам, – язык у меня и впрямь подвешен: такое вытворял с Энцо! Это точно было убедительно».

Вслух, конечно, он ничего подобного не сказал.

Тот разговор с отцом его здорово смутил. Смутили не папины проповеди, разумеется, а его внезапная откровенность: уж очень давно он не говорил, что возлагает на Адама какие-то надежды. Родители словно увидели в нем блудного сына и решили посмотреть, чем закончится история.

Только Адама это почему-то не радовало – даже эндорфиновый приход под конец пятой мили не помог. Он собрался с силами и прибавил шагу.

Все же он любил Энцо. Любил. И пусть то была юношеская любовь – чувства сперва пятнадцатилетнего, а потом семнадцатилетнего подростка, – разве это ее умаляет? Болваны из «Ромео и Джульетты» были и то младше. Почему люди, становясь взрослыми, автоматически начинают отрицать и принижать испытанное в юности? Ну да, все осталось позади, и что?! Разве чувства – в те мгновения, когда он их испытывал – потеряли свою силу и остроту? Истина всегда здесь и сейчас, даже когда ты юн. Особенно когда ты юн.

Адам любил Энцо.

А потом Энцо – по какой-то необъяснимой причине – вдруг разлюбил Адама. Они вроде как стали «друзьями» (а вот это уж полный бред!). Адам не свидетельствовал для Энцо, не показывал ему веру от дел своих, зато показал любовь. Если он такой харизматичный и убедительный, как говорит папа, почему же Энцо не ответил ему взаимностью?