Освоение одиночества. О чем молчат любимым - страница 40

стр.

Нередко захватившая нас чужая активность, с которой мы боремся, оказывается случайным проявлением такого же, как мы, неуверенного в себе человека с неустойчивой самооценкой. Даже непонятное поведение животного или неожиданное шевеление осеннего листа на дереве - движение любого предмета может в этой пустоте стать единственным управляющим нами заполнителем. Чужое, даже случайное, действие для нас реально, заметно, увлекает нас, неприкаянных, независимо от наличия или отсутствия связанных с нами намерений у его носителя. Подчинены мы с самого начала своей пустоте, а не чужому произволу.

Замечательно, что чужого произвола мы в этом вакууме без собственной активности неосознанно активно ищем, как губка воду. Ищем по самым разным причинам. Например, чтобы в борьбе с теми, кому сопротивляемся, ощутить собственную силу. Или, чтобы почувствовать остроту, реальность своего существования. И чтобы было, на кого свалить ответственность за все, что сами делаем или не делаем, но хотели бы. Да - просто чтобы что-то делать, наконец! Ведь самим нам эта наша неприкаянность порой совершенно невыносима.

Когда же мы ясно ощущаем свои нужды, сознаем свои интересы, активно отслеживаем свое отношение к другому, и хорошо отдаем себе отчет в этом своем отношении, тогда именно оно (наше отношение) становится нашей главной активностью, доминирующей, наполняющей нас силой. Любое малейшее шевеление в нашем теле, в нашем организме ста-ловится сигналом ведомых или еще неведомых, но интересных нам наших желаний.

Любое чужое движение теперь только усиливает наше собственное, как хворост усиливает огонь, и попытка дуть тоже раздувает пламя. Мы можем согласиться с другим, не согласиться, иметь третье, независимое от него мнение. Можем просто идти своей дорогой. Другой для нас тогда частное лицо, а не властелин. Он нам как такой же, как и мы, человек понятен. Он волен иметь свой взгляд на вещи и на нас, как и мы - свой. Это только взгляд частного лица. Другой не обязан с нами соглашаться или даже считаться. Он человек. Мы от него так же зависим и не зависим, как и он от нас. Любая чужая активность усиливает нашу (как и тогда, когда мы сопротивлялись «гипнозу чужой воли»), но теперь усиливает в нужном нам направлении, заранее выбранном нами, выбранном нашим отношением к себе, к другим, ко всем вещам.

Устойчивая самооценка - следствие беспрерывного интереса к себе, к своей жизни, к своей нужде и результат поминутной заботы о своем мире.

Но есть и еще одно жизненно важное отличие человека с неустойчивой самооценкой.

Не зная или придумывая, сочиняя от головы свое отношение к вам, он не знает и вашего отношения к себе. И это в свою очередь усиливает его неуверенность. Ведь, не чувствуя и не зная отношения к тебе партнеров по общению, теряешь важнейшие опоры для точного взаимодействия. Становится очень трудно общаться.

Дело в том, что знающий свое отношение ко всему и вся человек с устойчивой самооценкой просто чувствует всем своим существом, чего он от вас хочет. И этим своим хотением тут же получает ясно ощущаемый ответ, есть ли нужное ему у вас. Чувствует ваше отношение к нему и к интересующим его предметам. Так голодный по запаху знает, где жареная картошка, где хлеб, а где несъедобная тухлятина или другая отрава.

Человек с неустойчивой самооценкой не чувствует себя - своих желаний. Ему нечем почувствовать ваше отношение - вас.

Подменив мир схемой, правилом, он живет вымыслом. Всегда пусть хоть чуть-чуть, но невпопад.

Человека ли ты хочешь?

— Ну и как же узнать свое отношение? - это было так спрошено, будто в том, что он этого не знает, виноват я. Или - будто невозможно узнать, а я дразню вымыслом.

— Соберите себе круг людей, с которыми вы хотите решать ваш вопрос. И которые захотят его решать с вами.

Юлиан Львович без малейшей паузы повернулся на своем крутящемся стуле к высокой тоненькой жеманной де-.вушке (я один здесь знал, что это его жена). Бесцеремонно уставил на нее свои большие очки и высокий лоб Знайки. Рассматривал при всех девушку, как пиявку в банке с физраствором. И рассмотрев ее достаточно долго, чтобы она и от механического этого взгляда, и от дольше нужного обращенного на нее всеобщего внимания смешалась, распорядительно спросил: