От прощания до встречи - страница 15

— О-о, за этим дело не станет. Меня зовут Андрей. Андрей Девин. — Он весело протянул ей руку.

— А я — Ютта. Ютта Паас.

Он так сжал ей руку, что Ютта невольно ойкнула.

— Больно? Я вроде чуть-чуть и дотронулся.

— Ну и чуть-чуть… — вымолвила она, сжимая и разжимая онемевшие пальцы. — У вас не рука, а ру-чи-ща.

— Я же не девушка.

— Это, мешту прочим, витно с первого всклята.

Девин заулыбался, расцвел. Всем, всем по душе ему была эта девушка. И стать у нее завидная, и улыбка душевная, и акцент милее не придумаешь. Так бы и стоял около нее, так бы и слушал да любовался.

— Мы стоим стесь, наверное, целый час, как клупые сумасшедшие люти. Не хотите ли посмотреть коротские улицы, площати?

— Конечно, хочу! — воскликнул Девин. — Я же всего второй раз в городе!

— Каким временем вы располагаете?

— Часа два еще есть.

И они пошли. Узкая улочка вывела их на площадь. Ютта заставила его несколько раз повторить название площади, он охотно повторял, а через год никак не мог вспомнить. Зато башню со Старым Тоомасом запомнил хорошо. На площади стояло старинное двухэтажное здание ратуши, широкое, приземистое, сработанное на века. Красоты в нем никакой не было, а вот башня над ним привела Девина в изумление. Она была стройна и изящна, вверх возносилась легко, свободно; казалось, она парила над площадью и вместе со своим шпилем и прикованной к нему фигурой старого воина готова была в любой миг оторваться от земли и взлететь в небо.

— Это Старый Тоомас, — сказала Ютта, кивая на вознесенного вверх металлического воина с флагом в руке и с мечом за поясом. — Наш страж и защитник.

Этой башней и Старым Тоомасом Девин потом любовался не однажды. Вернувшись на корабль, он рассказал своему командиру о встрече с синеглазой Юттой, о ее ласковой улыбке, о бархатном акценте, и командир, приняв близко к сердцу душевное состояние моряка-радиста, старался при первой же возможности отпускать его в город.

В одну из последних встреч, должно быть предчувствуя скорую разлуку, Ютта с тревогой заговорила о войне. По ее словам, она бы не повела об этом речь, когда б разговоры о фашистской угрозе не слышались в городе на каждом шагу. Ей захотелось узнать, что по этому поводу думает русский воин. Девин не собирался расстраивать юную эстонку, успевшую за какую-то неделю прочно поселиться в его сердце, но и лукавить он не мог. Он сказал ей, нахмурившись, что от фашистов можно ожидать самого худшего и что надо себя к этому готовить. В эту минуту они проходили мимо городской ратуши, и Ютта остановила его. Запрокинув голову и подняв глаза на Старого Тоомаса, она тихо промолвила, что одним старым мечом с фашистами, наверное, долго не навоюешь. Девин принялся успокаивать ее. Она долго его слушала, внимая каждому слову, потом улыбнулась и сказала не то в шутку, не то всерьез, что ей теперь не страшно: у нее есть Молодой Андрей и не с мечом старым, а с пушками и танками, с кораблями и самолетами. Она до того ладно это сказала, что Девин и сейчас, год спустя, помнил каждое слово и каждый его оттенок.

Он попросил у дружка-сигнальщика бинокль и еще раз прошелся не спеша по знакомым местам города. Цейсовские стекла так высветлили их и высвежили в его памяти, что на минуту он ощутил себя там, в городе, и ему вроде бы прояснился утренний его шаг вперед, в неведомую морскую бригаду.

Левее Старого Тоомаса из высокого дома валил густой черный дым. Не иначе, как фашистская бомба сработала. Горькие дымы тянулись вверх и в других местах города.

Подошла пора окинуть взором родной корабль. Бинокль был не нужен, и Девин вернул его сигнальщику. С мостика крейсер смотрелся, пожалуй, лучше, чем из любой другой точки, отсюда хорошо были видны все его достоинства и прежде всего сочетание строгого изящества линий с внушительной боевой мощью. Корпус корабля и палубные надстройки, поднятые вверх на прочной металлической треноге, орудийные башни главного калибра и торпедные аппараты, зенитные батареи и крупнокалиберные пулеметы — все было выдержано в самых ладных пропорциях, необходимых для успешного боя. Будь Девин инженером-оружейником или кораблестроителем, он, возможно, придумал бы что-либо получше, но рядовому краснофлотцу-радисту крейсер казался верхом совершенства.