От протеста к - сопротивлению - страница 22

могли вычеркивать из бюджета статьи о пособиях для нуждающихся рабочих, а домо- и землевладельцы — действовать в соответствии с планом Люке[55]. Короче говоря, одновременно с ростом движения против законов о чрезвычайном положении — и движение никак этому не препятствовало — росла и власть хозяев — не только экономическая власть, но и политическая (за счет интеграции СДПГ в правительстве ХДС). То, что теперь хозяева хотят сделать, — не более чем парламентская ратификация их политики, подтверждение их возросшей власти. Собственно, им даже нельзя это ставить в вину. В конце концов, они никогда и не говорили, что законы о чрезвычайном положении принимаются в соответствии с волей избирателей.

Мы занимались обороной — защищали политическую демократию, а должны были нападать— нападать на союзы предпринимателей, на всех их приспешников и прихлебателей в госаппарате и в обществе. Мы высоко подняли над собой как знамя конституцию — а должны были сражаться за то, чтобы в обществе были созданы социально–экономические условия для сохранения и расширения демократии. Мы выдвигали аргументы против законов о чрезвычайном положении — а должны были бороться против власти монополий, против расширения концерна Шпрингера или, как минимум, радикально отстаивать наше право жить так, как мы хотим, право на автономию, на самоопределение.

Поскольку мы ввязались в схоластический спор о конституции, мы сделали так, что нашими противниками оказались парламентарии, которые ни перед кем не ответственны, «кроме своей совести», а не хозяева концернов и не социал–демократы, пошедшие в услужение концернам. Мы сделали вид, будто у нас и вправду существует «беспартийное государство», отвечающее за «всеобщее благоденствие», то есть мы не превратили законы о чрезвычайном положении в предмет классовой борьбы. Поэтому Бонн и «вздохнул облегченно».

Итак, мы не смогли отрешиться от засушенной формалистики конституционного спора и не смогли перевести дискуссию в плоскость классового конфликта — так, чтобы каждый, кто стоит у доменной печи, у прокатного стана, у конвейера, у упаковочного стола или сидит в бюро, за письменным столом, в аудитории, в классе, в учительской, — каждый мог понять, что он — жертва социального гнета, жертва произвола тех, кто «наверху», тех, кто «все равно что хочет, то и делает». Именно потому, что мы не занимались защитой политической демократии как социально–экономической демократии, как борьбой против классовой диктатуры хозяев, именно потому, что мы передоверили борьбу против чрезвычайного законодательства профессорам, может быть, и компетентным в своих областях, но как общественная сила равным нулю, именно потому, что мы занимались борьбой с преступниками средствами Армии Спасения, Бонн и вздохнул облегченно.

Упрекать во всем этом одни только профсоюзы значило бы направлять критику не по адресу. Профсоюзы исторически и по своей сути всегда были оборонительными организациями. Для них классовая борьба всегда была борьбой за то, чтобы ограничить эксплуатацию, в лучшем случае — смягчить ее, а вовсе не устранить совсем. Вот они и защищали рядом с нами свое право на забастовку — не для того, чтобы этом правом пользоваться, а для того, чтобы не потерять ни одного из своих формальных прав. Наша критика адресована в первую очередь тем интеллектуалам внутри и вне профсоюзов, кто должен был приложить свои силы и знания, чтобы разработать для профсоюзов стратегию выхода из состояния обороны, то есть преобразовать борьбу против законов о чрезвычайном положении в открытую классовую войну. Вместо этого они подсовывали профсоюзам разные казуистические кляузы, помогали организовывать протесты, готовили базу для «звездного марша» на Бонн — марша, после которого «Бонн облегченно вздохнул». Они оказались лишены стратегического уровня мышления.

Теперь они призывают к всеобщей забастовке. Ну, и что мы сделали, чтобы ее подготовить?

Если мы будем и дальше продолжать в том же духе, все это превратится в пустую болтовню, что–де и после принятия законов о чрезвычайном положении борьба продолжается. Какая борьба? За конституцию? Какую?