От звезды до звезды - страница 40
Пилот нырнул под выдвинувшийся на полтора метра ствол, бухнулся на колени и уткнулся лицом в стеклянистую массу. Кто бы увидел в обычное время, как он, задрав задницу, хватается за ботинок Рудольфа и обнимает его – живот бы надорвал со смеху. Но в боевой обстановке это было вовсе не смешно.
Ствол лайнера опустился прямо на пятую точку пилота и неподвижно замер. Конструкция из двух людей обеспечивала оружию устойчивость и противоотдачу.
– Жопу мне не поджарь! – прохрипел Йонге.
– Ага. Я лучше потом ее отжарю.
Нервный смешок, последовавший за этим высказыванием, подсказывал, что механик осознает, насколько у него съезжает крыша. Йонге не стал комментировать, и без того шкурой ощущая неудобство, охватившее Рудольфа.
Затем это чувство исчезло и сменилось другим, гораздо более полезным в такой ситуации. Яростью.
– Ну сейчас мы вас поджарим, мрази!
Рев механика почти не уступал боевому воплю яута. Крепче схватившись за ботинок, Йонге ощутил неприятную вибрацию, прошившую копчик и тазовые кости, а потом лайнер загудел и рявкнул.
Низкочастотный импульс бухнул на всю округу, и даже уткнувшись лицом в стекло, Йонге увидел бешеное сияние, выплеснувшееся из концентратора. Полутемная равнина на несколько мгновений озарилась раскаленным белым светом.
Йонге с досадой успел подумать, что яута о таком стоило предупредить.
Сквозь респиратор Йонге почувствовал дикую вонь испепеляемых альтернативных форм жизни. Из каких хитрожопых полимеров не состояли бы многоноги, перед лайнером все были равны. Все – горючее.
– Хорошо пошло, – прорычал Рудольф.
Йонге все-таки вывернул голову и глянул вверх – экран перед напарником был совершенно черным, без малейшего проблеска зелени. Но пока Йонге смотрел, пластик постепенно восстанавливал прозрачность.
– Так-то! Надо было сразу их поджарить, только бегали зря!
Комментарии о необходимости беречь боеприпасы до последнего Йонге оставил при себе. Рудольф прекрасно знал основное правило коммерческого разведчика – сначала старайся уйти от конфликта, и только в случае полной безнадеги вступай в бой.
Ветер исчез. Вонища медленно растворялась. Йонге поморгал, сгоняя едкие слезы.
– Сайнжа цел?
– Да что ему сделается. Только в шоке малость. Не ждал, ящерица волосатая, что мы крутые парни?
Йонге фыркнул, вообразив волосатую ящерицу с удивленной рожей яута, и шевельнулся – вспомогательная поза была жутко неудобной для больной спины.
– Погоди, – Рудольф нажал лайнером. – Там, вроде, второй фронт идет.
– Какой еще второй фронт? – Йонге вывернул запястье и посмотрел на радар. – У меня чисто, а у тебя, видно, мозг уже совсем барахлить начал.
Яут завыл. Рудольф страшно выматерился и хлопнулся на оба колена, едва не выбив Йонге челюсть. Точно так же матерясь, Йонге откатился, хотел уже вскочить, но застыл, глядя в тучи. Второй фронт спускался прямо из них, медленно выступая из плотной кучевой завесы.
Йонге потряс рукой, заторможено глядя на радар, и тут приборчик, наконец, среагировал. Истошно пискнув, он выдал сплошное зеленое пятно на всю координатную сетку, а потом отрубился.
– Да откуда вас столько? Что вы здесь жрете?
Рудольф поставил лайнер торчком, откинувшись назад, Йонге метнулся к нему и подхватил неустойчивое оружие. Рудольф пересобирал его прямо на ходу, руками и ногами запихивая элементы конструкции друг в друга и оптом прикручивая батареи. Йонге старался не мешать, но пару раз все равно едва не прищемил пальцы.
– Ну ладно, выродки, мы еще посмотрим, – прорычал механик, защелкивая последний предохранитель. – Я вас всех натяну по самые гланды! Горите, уроды!
Экран сканера почернел, Йонге зажмурился, рывком пряча голову в плечо, и лайнер снова загудел. Низкий басовитый звук быстро перешел в визг, поднялся еще выше и исчез из диапазона слышимости, продолжая энергично взбалтывать содержимое черепов окружающих.
Спустя несколько долгих секунд лайнер заработал в полную мощь.
Вновь испепеляющая вспышка просочилась даже сквозь зажмуренные глаза. Йонге инстинктивно пригнулся, слыша, как начинает работать привод, вращая ствол лайнера и разгоняя вихревые. Рудольф заорал на родном языке. Берлинский сам по себе звучал ругательно, а в исполнении Рудольфа это был рык взбесившегося реликтового медведуса.