Отава - страница 15

— Советская власть временно оставляет район. За Волгу эвакуируемся. Недельки через две-три, по-видимому, — кивнул на карту. — На Дону оборону держать смысла никакого нет. Кулак у немца на Южном фронте увесистый. И принимать удар сразу — это, брат, рискованно. Поослабить его — наша задача. Обороняться будем на Волге. И оборона столицы, и оборона всей Советской власти будет в Царицыне.

Неспроста назвал город по старинке — с Царицыном связана их крылатая молодость, горячее и лихое время. Демьян Григорьевич сжался весь внутри.

Не давая опомниться, Костя Малых перешел в лобовую:

— Тебе, Демьян, задание… Райком поручает, партия. Возглавишь подпольную группу в районе.

Демьян Григорьевич задохнулся — всего ожидал, но не этого.

— С хлебом связано тут, — после молчания продолжал секретарь, умышленно отводя глаза: давал время Бережному прийти в себя. — У нас элеватор, железная дорога. Словом, надо помешать фашистам отправлять в Германию хлеб. А урожай, сам знаешь, какой нынче… Уничтожать будете на корню, в эшелонах. Люди уже подобраны.

— А я тут при чем?

Жалобно взвизгнул венский стул под Демьяном Бережным; развалясь, он склонил набок тяжелую стриженую голову. Глядел на друга детства крохотными медвежьими глазками суженно, усмешливо. Налитые щеки горячо лоснились. Говорил — явно куражился:

— Я не коммунист. Дажеть как бы и в контры попал. Садочек кохаю. Буржуй, одним словом. А в таком деле советский человек нужон.

— Все правым себя считаешь?

— А кто виноват?

— Директор Заготзерна, коммунист Бережной.

— Бывший директор и бывший коммунист.

Мимо ушей пропустил Костя Малых поправку. Наколол вилкой кусок хлеба, отщипнул, остальное положил обратно в вязанную из ивовых прутиков хлебницу. Жевал медленно, твердо.

— Из-за твоей халатности сгноили живьем на токах столько хлеба. Видите ли, осень дождливая выдалась… Могли бы и судить…

— Кто ж тебе не дозволял? Судил бы… Гм, напужал старую бабу…

Тяжело засопел Бережной. Всунул ладони под мышки, сдавил, воли боялся им дать. Всем телом подался к столу:

— Нет, товарищ секретарь райкома, до той поры, покуда ты не взойдешь на трибуну и всенародно не отречешься от тех слов, что бахнул на бюро в тот день, разговору у нас об этом не будет. Точка.

— Стало быть, отказываешься?

— Да, отказываюсь.

С тем и ушел Костя Малых. Спускаясь с порожка, спросил:

— А ты, Демьян, не забыл, где райком?

— Забыл!

Крикнул вдогонку уж, в спину.

Шел Малых по глухой улочке, хитро усмехался в темноте и от нетерпения потирал ладони.

До полуночи не спал Демьян Григорьевич. Дал волю злобе. Потом усмирил свою непомерную гордыню. Успокоился, успокоился. Задремал. Ворочался сквозь дрему в жаркой перине, будто его донимали блохи, скрипел зубами. Власовна взяла грех на себя. Засыпая, дала себе слово: переглядит мужнину постель.

Занялось утро, опять завозился. Но мирно. Жег спички, щелкал крышками карманных часов. Раза два выходил на крыльцо. Ступать старался на цыпочках — не разбудить бы в сенцах жену и внука, устроившихся на полу.

Из дому вышел с восходом.

Обогнул одноэтажное кирпичное здание на тесной площади против клуба. Назад вернулся. Ходил вразвалку, руки за спину. Крепился, чтобы не повернуть головы в сторону окон кабинета секретаря.

Рабочий день в райкоме с восьми, теперь и шести нет. Спрятал Демьян Григорьевич часы, побрел к телеграфному столбу с громкоговорителем прослушать утреннее сообщение. В райкомовском дворе просигналила машина. Около гаража черная секретарская «эмка». Русявый краснолицый паренек в защитном комбинезоне охаживал ее тряпкой. «Куда-то уж собрался», — поспешил Демьяв Григорьевич во двор.

— Ехать куда настроились?

Спросил будто от нечего делать.

— Нет, мы только прикатили. А Константин Дмитрич зараз у себя.

Бережной рылся по карманам, избегая веселых глаз паренька. По толстому слою пыли на задке у «эмки» догадался: Костя ночью побывал в восточных колхозах, где земли супесные, рыжие. Немалый пробег. Значит, поехал он сразу от него, с вечера. Волновался, когда подходил к двери, обитой черным дерматином.

С трудом отнял секретарь от бумаг землистое, осунувшееся за бессонную ночь лицо. Глядел с легкой досадой, как на какую-то незначительную помеху.