Отчаянная - страница 26

— Каждый из нас довжен помнить, что находится вдави от Родины… — продолжает комсорг.

Он говорит быстро и четко, словно боится, что его не поймут. Дым Пашкиной сигары слезит глаза и затрудняет дыхание.

— Паша, не кури!

Пашка стряхивает пепел и несколько раз плюет на кончик горящей сигары. Потом прячет ее за отворот пилотки.

Рогачев говорит о мародерстве, которое надо «пресечь в корне», о том, какая роль возложена командованием на комсомол, как надо вести себя здесь, в Европе, и…

— Я думаю, комсомольская организация вашего батальона и впредь покажет сплоченность, инициативу и настоящую партийную дисципвину! — закончил он речь.

Аня поймала себя на мысли, что почти не слушала комсорга. «А еще в комсомол вступать норовишь! Эх девка, девка, непутевый ты человек!»

Коля выпрямился, как на пружинах.

— Вопросы?

— Нет вопросов!

— Тогда разрешите перейти… — и он серьезно посмотрел на Аню, — к следующему пункту повестки.

Щеки девушки вспыхнули густым румянцем. Она опустила глаза и стала смотреть на носки своих сапог. Вот по ранту ползет маленький-маленький мурашек. Он что-то тащит. Аня отрывает травинку и осторожно подгоняет насекомое, А щеки горят, точно напекло их солнцем. Муравей срывается и падает в траву. Зачем она столкнула его? Припомнился один из афоризмов Козьмы Пруткова: «Трудись, как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле». Смешной этот Прутков.

И вдруг словно тысячи таких вот муравьев защекотали тело, Коля Крыжановский назвал ее фамилию. Аня чувствовала взгляды десятков глаз, направленных на нее со всех сторон; спереди, с боков, кто-то смотрел ей даже в затылок. Наверно, Давлетбаев, она видела его, когда он садился.

— Встань, — прошептал Пашка.

Аня встала, но глаз не подняла.

Коля зачитал ее заявление.

— Пусть расскажет свою биографию.

— Мы будем судить о ней не по прошлому, а по настоящему, — возразил кто-то.

— Что тут долго рассуждать, давайте конкретно!

— Нет, нет, так не можно, товарищи! Нехай пару слов о себе скажет.

— Ну что же, Киреева, — сказал Крыжановский, — послушаем вас.

Аня с трудом подняла голову и раскрыла рот. Вон там Шкалябин кивает головой, а рядом с ним Красильников. Он улыбается, сверкая полоской ровных и крепких зубов. В горле першит и такая сухота во рту! Хоть бы глоточек воды!

— Я родилась… — выдавила она первые слова, — в тысяча девятьсот двадцать пятом году в декабре… тридцать первого декабря…

— Ого-о, в канун нового года! — заметил ефрейтор с рыжей челкой на лбу, которого звали Гришаня, переделав его фамилию на имя.

— В семье… — Тут Аня запнулась и еще больше покраснела. — В семье рабочего… то есть… У меня только мать… Она работает на текстильной фабрике.

— А отец?

— Отца нет, умер… Я не помню его.

— Не мешайте, товарищи! — предупредил Рогачев.

— Да что тут говорить, товарищ гвардии старший лейтенант, кто не знает, что она наша советская девушка, — приподнимаясь, громко заявил Гришаня.

— Хорошо, — согласился комсорг, — тогда задавайте вопросы.

Вопросы посыпались со всех сторон.

— Где училась?

— Почему раньше не вступала в комсомол?

— Социальное положение отца?

— Сколько классов окончила?

— Где была до фронта?

С каждым вопросом, на который отвечала Аня, ей становилось легче и легче, как и в тот раз, когда рассказывала Шкалябину. Но вопрос, почему она в комсомол вступает так поздно, смутил девушку. Она не знала, что ответить, как объяснить, чтобы ее поняли. Неужели ей придется рассказывать про те унижения, которые она перенесла в юности? Неужели?

— Я раньше не думала об этом, — пролепетала девушка.

— Это не ответ! Скажи прямо, что не хватало сознания.

Аня окончательно растерялась. Нет, лучше выходить из траншеи или бежать навстречу танку, чем стоять под этими пытливыми взглядами, одной у всех на виду. Они правы, что всё хотят знать о ней. И, конечно, они не потерпят лжи.

— Товарищи, разрешите, — раздался спокойный голос Шкалябина. — Я рекомендую товарища Кирееву…

Головы повернулись к командиру роты. Он стоял чуть расставив ноги и всматривался в каждого.

— Вот вы спрашиваете, почему она раньше не вступила в комсомол? А я думаю — конечно, насколько мне известно — виновата в этом не сама Киреева, а те, кто окружал ее до фронта.