Отчаянная - страница 5

— К чему вы это? — резко спросила она.

— Дайте мне высказаться, товарищ, санинструктор. — Шкалябин повысил голос. — Вы скрываете то, что у вас на душе. И меня это не интересует! Но предупреждаю: за гибель каждого человека я отвечаю. Погибнуть лишь для того, чтобы избавиться от какой-нибудь неприятности, — не геройство! Это просто трусость.

Аня прикусила губу, молчала. Ей и в голову не приходило, что кто-нибудь ее пожалеет, посочувствует, поможет. И даже тон этого человека, немножко грубый, немножко сердечный, ей понравился. Таким и должен быть командир! Да, таким! Он не должен жалеть солдата, но он обязан не дать ему погибнуть так, ни за что ни про что.

Конечно, здесь, на переднем крае, не место разным романтическим натурам и хлюпикам, здесь нужен человек чистый, крепкий, сильный духом и, главное, без напускной храбрости и без позерства. В одном неправ командир: она не собирается стать героиней. И бравировать она не думает. У нее просто так получается от душевного беспокойства.

— Если вам когда-нибудь захочется рассказать о себе — пожалуйста! А неволить не стану, — сказал Шкалябин и пошел по траншее.

Аня глядела на его высокую худощавую фигуру, чуть сутулую, чуть неуклюжую. Улыбнулась. Взгляд ее стал мягким, мечтательным.

Подошел Пашка. Потоптался, сплюнул сквозь зубы.

— Всыпал?

Аня все еще смотрела в спину лейтенанта с белыми пятнами соли на гимнастерке и ответила не сразу. Пашка кашлянул, потом засвистел.

— Скажи, Воробьев, лейтенант хороший? — не оборачиваясь спросила Аня.

Связной оборвал свист так внезапно, словно девушка сообщила какую-то важную новость.

— Лейтенант? — переспросил он.

— Ну да, лейтенант. Как будто не слышал.

— Ну хороший, а что тебе до него?

— Ничего, просто так. — Повернулась и пошла.

Пашка скосил глаза, недоуменно проводил ее взглядом до землянки. «Ну погоди, ну погоди!» — шептал он, сжимая приклад автомата. Но что хотел сказать этим «ну погоди», Пашка и сам не знал. Не знал потому, что не мог разобраться в себе, в ней и еще в чем-то неопределенном и очень трудном.

Спустя полчаса он вошел в землянку. Аня лежала на топчане, скрестив вытянутые ноги в пыльных кирзовых сапогах, и смотрела на бревенчатый накат. Одну руку подложила под голову, другой теребила пояс санитарной сумки.

Пашка разобрал автомат, почистил и смазал части, промасленной тряпкой обтер руки и дерзко посмотрел на девушку. Ему хотелось расшевелить ее, сказать что-нибудь обидное, оскорбить. Но сама поза Ани, ее притворное спокойствие, которым она наверняка маскировала и одиночество, и, может быть, большое горе, невысказанное и оттого особенно болезненное, подействовали на Пашку, стерли в нем чувство неприязни и злобы. Ведь теперь уже не отошлешь ее обратно туда, откуда она пришла, не скажешь ей: ты не такая, как все, ты просто гордячка и задавака, ты не похожа на наших фронтовичек — ты нам не нужна! Нет, не скажешь. А коли не можешь это сказать, значит…

Пашка не находил подходящего слова. Он посмотрел на локоны, закрывавшие половину лба, на очень белую шею с голубыми прожилками вен, на ее грудь, на ноги в порыжелых сапогах. И, сам не зная, что хочет, грубовато сказал;

— Сымай сапоги, надраить их надо! А то вон они какие стали, противно смотреть.

Пальцы, ворошившие широкую тесемку санитарной сумки, замерли, девушка повернула голову.

— Ну что ты, словно век не видала! Сымай, говорю, — и баста! — Он достал откуда-то из угла сапожную щетку и банку мази. — Смотри, а то раздумаю, — уже весело добавил Пашка и рассмеялся тем бесшабашно-заразительным смехом, который часто можно слышать в окопах среди солдат, рассказывающих анекдоты или веселенькие истории. Ане понравился этот смех и даже в ту минуту сам Пашка. Она, смеясь, села, скинула сперва один, потом другой сапог и бросила их к ногам парня.

— Чисти!

Поток света, точно обрадовавшись откинутой с дверей плащ-палатке, ворвался в землянку, заполнил ее золотистой пылью солнечного дня. Одинокие выстрелы казались ненужными, лишними, как удары грома в ясную погоду.

В отдельном окопе с легким перекрытием из досок и дерна сидел связист. Аня видела его из землянки. До ее прихода он размещался здесь, в этом углу. Почему-то ей стало стыдно, что из-за нее он лишился места. Хотелось выйти и сейчас же предложить поменяться местами. Но связист пел, пел одну из старых матросских песен, вернее, просто напевал, и Аня боялась помешать ему.