Отдельное поручение - страница 28

Он остановился. По лицу, щипля глаза, бежал липкий пот. Еще раз мысленно окинул всю дорогу от того места, где они стояли с Ледзинской. Понял, что проскочить не мог: все время видел кромку черной воды Итья-Аха. Лейтенант приказал себе успокоиться, несколько раз глубоко вздохнул и, резко, как на стометровке, взяв с места, бросился вперед по тропе. Вскоре в частине показался просвет, и Цветков решил, что добрался уже до мыса, но, пробежав еще немного, выскочил на кручу берега, где река буквой Г сворачивала вправо, а до мыса оставалось почти столько же, сколько он уже пробежал: вода скрадывала расстояние.

Впрочем, мыс Цветкова больше не интересовал.

Сразу под кручей, с которой он чуть было не загремел, расстилалась песчаная отмель, и на ней, возле вытащенной наполовину из воды серо-голубой шлюпки, стояли люди, с которыми участковый инспектор меньше всего ожидал сейчас встретиться. Первое, что бросалось в глаза, были, пожалуй, и не люди, а огромная лосиная голова с рогами на носу шлюпки, и уже на фоне этой головы — люди.

Браконьеры.

Они стояли все трое с ружьями наперевес и смотрели на человека в милицейской форме; расстояние между ними и лейтенантом Цветковым было не более тридцати — тридцати пяти метров: самая оптимальная дистанция, на которой убойная сила ружья считается наилучшей.

«Старший следователь прокуратуры младший юрист Хомяков взял объяснение у Букреева Игоря Афанасьевича, 1950 года рождения, уроженца г. Семипалатинска, проживающего по ул. Мира, 92 (общежитие пилотов), русского, члена ВЛКСМ, бортмеханика Ми-4, несудимого».

«По существу заданных мне вопросов поясняю, что о разговоре, который происходил в ЦДА 10 октября 197… года после нашего возвращения со 119-й буровой, ничего не знаю, так как в ЦДА не заходил и члены экипажа мне ничего о нем не рассказывали. Подробностей розыска Итья-Ахского сплавучастка также сообщить не могу, так как в то время, когда начался собственно розыск, я отключился от переговорного устройства и взял на себя заботу по уходу за женщиной-лейтенантом, а мое место в люке пилотской кабины занял младший лейтенант. Ничего не могу сообщить и о том разговоре, который состоялся между командиром и сотрудниками милиции, так как в то время, когда они разговаривали, я проверял техническое состояние вертолета.

В заключение хочу сказать, что командир Кобенков не мог бросить людей в тайге. Во всем виноваты руководители сплавной конторы: не знали, что участок уже оставлен сплавщиками, и даже представителя своего не послали. Я больше ничего не знаю.

Следователь: Если вы не слышали полностью разговора на посадочной площадке Итья-Аха, то, может быть, слышали какую-то его часть или отдельные реплики?

Букреев: Часть разговора слышал. Когда командир и второй пилот направились к машине, младший лейтенант спросил: «А ночью вы имеете право летать?», на что командир ответил, что не имеет.

Следователь: Но ведь Кобенков имеет допуск к ночному полету. Как вы думаете, почему он солгал младшему лейтенанту?

Букреев: Я считаю, что он не солгал. Допуск не означает, что пилот, имеющий его, может летать по ночам, когда ему вздумается. Ночные полеты на вертолетах производятся редко, с разрешения командования и только по санзаданию или в каких-либо еще исключительных случаях. Так что, считаю, Кобенков просто покороче выразился, чтоб долго не объяснять, а по существу он был прав…»

Так они стояли некоторое время — трое с ружьями наперевес внизу, на песчаной косе подле шлюпки, а лейтенант Цветков — красный, потный, запыхавшийся, — вверху, на круче берега; стояли и смотрели друг на друга. Вряд ли молчание продолжалось слишком долго, хотя Цветкову (а может, и тем троим тоже) оно показалось вечностью; и вряд ли участковый инспектор испытывал сейчас страх, но что-то удерживало его спуститься немедленно с кручи и подойти к троим.

Испытывать страх он не мог, и не потому, что обладал от рождения какой-то особой, нечеловеческой храбростью, нет, он был обычный человек, а потому, что и в самом дурном сне не мог себе вообразить, чтобы здесь, на этих сорока трех тысячах квадратных километров, вверенных ему по милицейской линии под персональную ответственность, он оказался в ситуации, где пришлось бы, прежде чем что-либо предпринять, подумать о собственной безопасности. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что не застрахован от какой-либо слепой случайности: ножа хулигана или браконьерского выстрела, но это входило уже в особенности профессии, которая по самой своей сущности исключает страх перед любым подонком.