Отдельное требование - страница 20
— Понятно, — сказал наконец Чугунов, отложил ручку и стал растирать пальцы. — Что-то ревматизм проклятый разгулялся... Ты вот, Светаев, давай-ка записывай. Чего сидеть без толку?
— Какое же художественное слово вы им читали? — спросил Чугунов, облегченно прокашлявшись. — Покажите что-нибудь из своего мастерства.
— С удовольствием, — галантно согласился Ольшевский. — Вам из классики или из новой поэзии?
— Из новой, — не утерпел Кока.
— Извольте. «По улице шел старичок...»
— Как? — не понял Чугунов.
— Это я читаю стихотворение. Неопубликованное стихотворение одного молодого поэта, Рудика П. Вам ведь фамилию не обязательно? Так вот:
в голосе Ольшевского зазвучал неподдельный пафос, —
— Это как же понимать?
— По-моему, это в защиту природы. Я так трактую. А вам не понравилось? — искренне огорчился Ольшевский. — Могу прочесть другое, специально для вас:
Насчет шалуна с пальчиком не стоило бы... Это уж, пожалуй, слишком. Коку даже зло взяло — из профессиональной солидарности.
Олег Константинович Вознесенский любил свежий воздух и прохладу: он всегда держал открытой форточку в кабинете. А когда батареи начинали уж слишком жарить, он старался и дверь притворять неплотно — Для тяги (только тишком от Чугунова, а то непременно начнет сетовать на сквозняки и хвататься за поясницу). Вот в такую щель и сунулся Кока посмотреть, явился ли уже кто из компании Ольшевского, или можно пока пойти поболтать.
Чугунов сидел один и занимался странными манипуляциями: отметив пальцем какое-то место в лежавшей перед ним бумаге, он другой листал толстую книжку. Книжка была новая, тугая в корешке и все время стремилась выпрыгнуть из рук и захлопнуться. Чугунов сердито придавил строптивый фолиант локтем, освободившейся рукой выудил из коробки скрепку и поместил ее на листе в том месте, где до того сторожил нужное слово. Теперь он взялся за книгу обеими руками, и та покорилась. Минут пять Чугунов беззвучно шевелил губами, потом мрачно хмыкнул, передвинул скрепку немного вбок и вниз и снова принялся листать страницы, что-то отыскивая. По мере того как скрепка перескакивала все дальше, Коку одолевало любопытство, и, пренебрегши возможностью забежать до допросов к Стрепетову и Раисе, он шагнул в комнату.
При его приближении Чугунов закрыл книгу и отложил в сторону названием вниз. Но на корешке Коке отлично была видна надпись: «Словарь иностранных слов». «Мамочки мои, ведь это он пытается разобраться в ахинее, которую вчера плел Ольшевский! Ну, заело старика!..»
...Чугунова действительно заело. И гораздо больше, чем Кока мог предполагать. Первое шумное раздражение его сменилось молчаливой, медленно накипавшей яростью. Но он ни разу больше не срывался. А сорваться было от чего. Например, когда он допрашивал Дину.
Дина «числилась» за Ольшевским и была непременной участницей большинства кутежей. Томная, большеглазая, она то улыбалась Чугунову, то несла такое, что Кока сидел замирая и ждал: «Ох, грянет!» Но Чугунов только с силой наматывал и разматывал на пальце обрывок вощеной суровой нитки, валявшийся на столе, и, похрапывая, как рассерженный бык, тугим, налитым голосом говорил:
— Прошу не отвлекаться. Отвечайте на вопросы...
Другой раз было и того хуже. Недавний выпускник шоферских курсов Семен Спица, грубоватый увалень, лишенный «изысков», свойственных прочим членам бражки, с первых слов заявил:
— Я с вами разговаривать не буду. Пожалуйста, вот так: вы мне пишете в протоколе вопрос — я вам пишу ответ. И все.
У Чугунова аж дух захватило.
— Ты... — сказал он. — Ты будешь меня учить?.. Я тридцать лет в милиции...
— Тридцать лет? — присвистнул Спица. — Тогда не вы ли, случайно, моего папашу восемнадцать лет назад ни за что упрятали?
И Чугун опять стерпел. От Спицы! Самого неприятного из всей компании. Что за притча?
Неужели Чугуну виделось впереди нечто такое, ради чего стоило продолжать всю эту канитель? Но ведь дела-то, дела настоящего здесь нет! Это Кока понимал прекрасно.