Отдельное требование - страница 51

Перед Кокой Светаевым сидела брюнетка, туго обтянутая жатым ситцем в мелкую розу.

На Вознесенского она поглядела только один раз, когда тот вошел, и поспешно отвернулась, встретив его лениво-испытующий взгляд. Вознесенскому была предоставлена для обозрения пышная спина.

Вознесенский уселся на диван. Диван верой и правдой служил оперативным работникам во время ночных дежурств. И хотя дежурства не всегда позволяли поспать, но на толстой коричневой шкуре его все же успела образоваться светлая и дряблая проплешина. Так что Вознесенский доерзал до самого валика, отыскивая место, где бы не так остро торчали пружины.

Отсюда он и занялся созерцанием спины. «Зря вы воображаете, что я вас не вижу, — подумал он. — У вас, мадам, очень выразительная спина. Пожалуй, более выразительная, чем лицо. Бывают такие спины. «Кенгуру в голубых клипсах», — определил он.

В первые минуты знакомства он часто давал своим «клиентам» странные, подчас неожиданные для него самого названия. Не клички, нет. Это был прием шифровки и хранения первого впечатления от человека, того ощущения, с которым он был увиден.

Потом человек начинает говорить о себе, стремится определенным образом выглядеть, стремится «подать» себя и — увы! — слишком часто врет. Несмотря на предупреждение об ответственности «за дачу ложных показаний». Ложь расцветает. Как куски ткани, которые вывешивают между тобой и правдой, — яркие, отвлекающие. Конечно, очертания истины проглядывают, как статуя сквозь холст. Потянет ветерком и облепит голову, плечо. Но тебя тотчас зовут в сторону.

«Ах, вы совсем не туда смотрите, гляньте, какой вон тут узорчик!..» И за всей этой суетой (из которой Вознесенский, как никто, выходил с честью, но которая утомляла и его) первое впечатление от человека тускнело, терялось, а с ним терялось и еще что-то, что Вознесенский не заботился четко определять, но ценил.

Женщина, чуть поводя головой, внимательно следила за тем, как из-под авторучки Светаева быстро бегут мелкие аккуратные строки, хотя прочесть их вверх ногами, конечно, не могла. Вознесенский вспомнил своего кота. Тот, сидя на письменном столе, тоже мог подолгу наблюдать, как на бумаге возникают шеренги закорючек. При этом кот понимал, вероятно, еще меньше — гипнотизировало само движение. Еще больше он любил сидеть перед аквариумом. Скорее не любил — не мог не сидеть. И ведь знал, дуралей, что незащищенность рыбешек обманчива, а нет-нет да и царапнет лапой по стеклу.

Уютно присидевшись на диване, Вознесенский не очень вслушивался в диалог Коки с брюнеткой. Но все-таки пора уже проявить какую-то деятельность.

— Как там у вас, Николай Николаевич? — разморенно спросил он.

— Подвигаемся к концу.

— Дайте почитать.

Спина остро забеспокоилась.

«Наплела небось с три короба. Ну-ка, посмотрим...»

...Давно собралась к сестре на дачу... По дороге на вокзале встретила своего дальнего родственника Барабанова, он тоже ехал куда-то за город. Обрадовалась попутчику... Только отошли от пригородных касс — Барабанов увидел знакомых, остановился, поздоровался, а тут милиционер... Ни о каком чемодане она и понятия не имеет...

— Вы уж нас извините, — сказал Вознесенский спине, — вам придется немного подождать.

Заведующего складом шелкоткацкой фабрики Барабанова допрашивал Чугунов. Он все еще заполнял анкетную часть. Вопросы произносил медленно, внушительно, протокол заполнял тоже внушительно — огромными, заваливающимися влево буквами.

Сидящий перед ним длиннорукий лысоватый человек в хорошем летнем костюме должен был чувствовать, что находится перед лицом закона.

— На выборных должностях состояли? — доехав до конца фразы, Чугунов поднимал на допрашиваемого «официально-строгие» глаза.

— На оккупированной территории находились?

С этой анкетной частью иногда и смех и грех. Светаеву однажды даже головомойку дали: допрашивал полуглухую старуху лет семидесяти — на предмет уточнения деталей некой кухонной баталии. Кричит, а сам радуется:

— Военнообязанная?

— Чегой-то?

— В белой армии или в полиции служила?

Бабка наконец расслышала, разобиделась да в слезы... «Надо бы новые бланки завести, да старых небось лет на десять запасено...»