Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков - страница 9

Жизнь устроена так, чтобы мы смогли полюбить Господа. Сначала люди воспринимают все прекрасные стороны жизни: молодость, дружбу, любовь, природу; потом потихоньку начинается увядание телесное, материальное. В это время человек должен понять, что та красота, которую он видел, была отблеском небесной Славы. Ему даётся время, чтобы прочувствовать и осознать сокрытую в природе Тайну, а потом вознести своё сердце к Тому, Кто является Источником всей красоты и любви на земле.

Подлинное научное мышление, по мнению отца Александра, не снимает покровы, но приводит нас из области загадок природы к тайне природы. Отношение батюшки к науке свидетельствует не столько о его эрудиции, сколько, прежде всего, о его непоколебимой вере. Ему была бы близка мысль Эйнштейна: «Я хочу узнать, как Господь создал этот мир. Мне не интересно отдельно то или иное явление, спектр того или иного элемента; я хочу узнать Его мысли. Все остальное детали» [14].

Батюшка испытывал истинное благоговение перед непостижимостью тайн мироздания. Когда человек, не понимая чего‑то, может сказать: «здесь тайна» — это предполагает веру более глубокую, чем у того, кто пытается гностически объяснять отношения между Личностями Святой Троицы. Вера гностика основана на уме, а вера отца Александра зиждилась на чувстве Богоприсутствия.

В лекции, прочитанной в клубе для физиков, он настаивал, что борьба между разумом и верой — это конфликт, разрушающий целостность человека! На самом деле такого конфликта быть не должно. Современный исследователь творчества Эйнштейна пишет: «Функции религии (убеждения и ценности) и науки (знания и технические способности) расположены на совершенно разных уровнях и, следовательно, не могут конфликтовать до тех пор, пока мы ошибочно не разрушим или не смешаем эти уровни (что не единожды случалось в истории человечества).

Если вы можете узнавать эти разные уровни, то очевидно, что эти два процесса скорее поддерживают, чем препятствуют друг другу» [15]. «Теперь, когда сферы религии и науки чётко разделены, между ними тем не менее существует сильное обоюдное родство и зависимость. Если прерогатива религии — определение цели, то средствам её достижения — в широком смысле — религия научилась у науки. Наука, в свою очередь, создаётся теми, кто вдохновлён стремлением к истине и пониманию. Источник этих чувств берет своё начало из недр религии» [16]. Сочетание знания и веры, как это было у Ломоносова, — вот идеал отца Александра!

В 70–е годы, которые принято называть периодом «застоя», духовный фон в обществе стал ещё страшнее. В это время отец Александр очень сетовал, что в стране пропал всякий (даже языческий) идеализм. В научной сфере энтузиазм карьеры и степеней превысил все мыслимые пределы. Батюшка искренне сожалел о том, что уже не встретишь учёных, готовых пожертвовать личным благополучием ради своего любимого дела. Хотя идеалистический культ науки был чужд его вере, но он был понятен его душе как что‑то человеческое, возвышенное и чистое.

Про науку он говорил, что «это подвиг, который требует от человека многих сил и горячей заинтересованности. Всякий подвижник, всякий человек идеи, который воплощает свою мысль в деле, должен вызывать у нас восхищение». Но в науке, как и в вере, не должно быть профанации, заниматься наукой можно только, если сам процесс мышления рассматривается как обучающий и доставляющий истинное наслаждение.

Отец Александр всячески поощрял занятия наукой, если видел подлинный интерес к ней, и, напротив, предлагал изменить свой жизненный путь тем людям, которые использовали работу в науке как престижное средство заработка. Он весьма скептически относился к трате времени на защиту диссертаций, если это было лишь ступенькой в карьере, средством улучшения материального благосостояния. Когда человек вступал на этот путь, батюшка полагал, что он, как минимум, занимается не своим делом. Более того, считал, что человек, который так поступает, неминуемо окажется в духовном тупике. Тут у него была твёрдая позиция.

Конечно, из этого не следует, что отец Александр поощрял всякий идеализм и сам был идеалистом. Нет, просто в его иерархии ценностей идеализм стоял выше материализма, выше цинизма и скептицизма. Вершиной же этой иерархии был богочеловеческий идеал, преображённая и обоженная Плоть — Христос.