Отец Джо - страница 40

Я крепко обнял его. Он ответил мне тем же, и мы поспешили к вечерне.

Для меня обещание отца Джо было равносильно тому, как если бы меня приняли в общину с распростертыми объятиями. Домой я мчался, окрыленный счастьем. Я решил, что в июле сдам экзамены, а там у меня будут целых два месяца летних каникул, чтобы убедить всех и каждого — родителей, отца Джо, настоятеля, аббата, а если потребуется, то и самого Папу Римского, — что школа Сент-Олбанс и все с ней связанное не значат для меня ровным счетом ничего в сравнении с монашеским призванием — я собирался стать святым.

То был лучший год моей жизни, год ясности, определенности, год, пронизанный светом. Этот свет отразился в каждом уголке моего мира, преображая его, или, скорее, наполняя содержанием — так; тверда была моя вера. Давно умерли смутные амбиции стать ученым, большей частью происходившие из мечтаний о зарплате посолидней отцовской. Меня целиком захватил интерес к истории, литературе, философии, искусству и, прежде всего, теологии. То, что казалось противоречиями, теперь выглядело всего-навсего интеллектуальными упражнениями; то, что приносило удовлетворение, теперь казалось пустым и мелочным. То, что воспринималось как обязанность, теперь приносило радость.

Вот как случилось, что одним солнечным июньским утром 1957 года я начал служить мессу, помогая нашему несчастному приходскому священнику. Служба уже подходила к концу, и я причащался, широко раскрыв рот и высунув язык как можно дальше — из-за дрожи в руках священник то и дело промахивался.

Экзамены были позади; сдать их не составило труда. Оставалось еще несколько недель учебы, а там единственной мой целью станет Квэр. Я знал, кто я и кем хочу быть, знал, что это будет не тупиковая карьерная дорожка, проходящая по кривой «надежды-амбиции-разочарования-пенсия». Меня ожидала жизнь, свободная от погони за деньгами и смехотворными, несбыточными вещами, меня ожидала жизнь чистых мыслей и созерцания, самосовершенствования и небесного воздаяния. У меня был мировой наставник, и я готов был стартовать, стать чемпионом по духу, лететь на крыльях духовности, готовый энергично и с умением взяться за любое дело.

И той же самой ночью, в самом конце весны, когда теплый воздух был напоен благоуханиями, когда до дня шестнадцатилетия оставалось всего несколько недель, моя вселенная лишилась точки опоры.

Комнату я делил с младшим братом. У него была верхняя кровать, у меня — нижняя. Брат ложился гораздо раньше меня, но я не желал, чтобы родные знали о моей личной жизни слишком много — к примеру, что я имею обыкновение перед отходом ко сну читать повечерие. Даже для восьмилетнего пацана, а может, именно для восьмилетнего пацана, такое оружие стало бы огромным соблазном. Я творил свои молитвы молча, при свете фонарика.

Лучшей частью повечерия был заключительный гимн в честь Девы Марии, который менялся в течение года, но в конце мая звучал восхитительной молитвой одиннадцатого века под названием «Славься, Царица!» — кстати, любимая молитва отца Джо; я читал ее наизусть. Конечно, я бы предпочел читать молитву вслух и нараспев, но приходилось распевать в уме, закрыв глаза и воображая себя в сумрачных хорах Квэра, в окружении умиротворенных людей, к которым я так стремился.

В этот вечер я, как обычно, выключил фонарик, опустился на колени и пропел гимн; потом еще некоторое время постоял, представляя себя юным послушником в аббатской церкви — как я тушу огни, как братья расходятся по своим кельям. И вот церковь пустеет, в ней становится темным-темно, только еле заметно мерцает красный огонек в алтарной части.

Был теплый весенний вечер, но внезапно в мою комнату и мое сердце ворвался порыв холодного ветра, и меня пронзил животный страх — казалось, какие-то неодолимые силы теснятся вокруг и вот-вот набросятся. Я инстинктивно начал молиться об обретении силы или защиты, как вдруг почувствовал, что падаю — будто в лифте с обрезанными тросами, который все стремительней несется в черноту шахты. Я открыл глаза, но падение продолжалось, даже ускорилось — я проваливался в бездонную пучину, темные стены проносились мимо, и я чувствовал, как мою веру отрывает от меня воздушным потоком — я как будто оказался отброшенным от спасительных бойниц.