Отец Джо - страница 8

Мне там пришлось туго. Если в приготовительной школе легко было выбиться в лучшие ученики, здесь я затерялся среди безликого большинства середнячков. Моей единственной целью стало учиться: чем голова ниже, тем отметки выше. В расписании присутствовали латынь и греческий, но упор делался на естественные науки, а уж английский с французским и вовсе задвигались на третий план.

На занятиях нас рассаживали в алфавитном порядке, так что первые три года мне мозолил глаза бессловесный гомункулус по имени Стивен Хокинг. Практическая польза от Хокинга заключалась в том, что он мог решать задачки по математике и физике со скоростью света, концепцию которой, кстати, он один только и усвоил. Обычно Хокинг разделывался с домашним заданием к концу обеденного перерыва и особо хулиганистые элементы в нашем классе, включая и меня, без труда убеждали его поделиться. Наши оценки по математике и физике были блестящими, но неизбежно наступал день контрольной работы: Хокинг в один момент щелкал задания и потом маялся от безделья, сопя, хмыкая и малюя каракули, а мы тем временем потели над непостижимыми рунами науки.

До поры до времени мы продолжали пользоваться Хокингом как источником отличных отметок за домашние задания, но на третьем году он рванул вперед со скоростью, превышающей световую. Теперь он брал сравнительно простую тему, скажем, численные методы, и под предлогом пространного исследования покрывал уравнениями и формулами страницы, общий вес которых стремился к тонне. Недалекие субъекты прилежно копировали это к себе в тетради, ожидая высоких баллов, однако тщетно. А вскоре Хокинг и вовсе перестал показываться на математике, двинув к намеченной цели уже в одиночку.

В брачном контракте, подписанном в церкви, имелось напечатанное мелким шрифтом примечание, которое гласило: если ребенок вынужден посещать школу, где исповедуют иную религию, он обязан получать религиозные наставления, нейтрализующие всю ту безбожную ересь, которой поневоле забиваются его детские уши. Но мое плотное расписание не оставляло возможности для религиозных наставлений, даже если бы таковые и было кому преподать в нашей-то глухомани. Так что за неимением противовеса истории и органической химии — любимым предметам — мое образование стало давать отчетливый крен в сторону светского.

Учебники по истории не поспевали за послевоенным развитием исторической мысли и научными изысканиями, они отражали настроения англоцентристские, в некотором роде антикатолические и часто откровенно антипапские. Самый яркий тому пример — средние века, мой любимый исторический период. В одном из самых вопиющих примеров искажения истории говорилось, что в середине двенадцатого века местный парень Николас Брейкспир, настоятель аббатства Сент-Олбанс, возвысился до папского престола, приняв имя Адриана IV, и стал единственным англичанином когда-либо возглавлявшим католическую церковь. При этом подчеркивалось, что Брейкспир представлял собой редкостное исключение — хорошего Папу Римского.

Я, подросток, не имея никаких твердых ориентиров, впитывал всю эту великолепную чушь, как губка. Бюрократы от курии, составлявшие контракт для смешанных семей, оказались правы — старым прокатолическим суждениям по материнской линии я предпочел новые.

Мое увлечение химией лишь подлило масла в огонь еретического костра. Химия, а в особенности лабораторные эксперименты, с которыми я раньше никогда не сталкивался, ясно давала понять — в феноменологическом мире всему имеется объяснение, и, если на данный момент оно не найдено, это лишь дело времени и, дальнейших исследований. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться — стандартное объяснение существования Бога («должен же был кто-то сотворить все это») в лабораторных условиях несколько пошатнулось. Свидетельство тому находилось прямо на предметном стекле микроскопа: амебы воспроизводили себя сами, без всякой вспышки молнии или указующего перста, они делали это точно так же, как и много тысячелетий назад, когда стали начальным звеном цепи эволюции, в конце концов приведшей к Хокингу.