Отель на перекрестке радости и горечи - страница 11

— группировок, отчасти схожих с бандами. В «Чун Ва» входил и отец.

Вокруг было так оживленно, что не верилось в тяжелые времена, бойкоты и заколоченные витрины с флагами. На Генри почти не обращали внимания, лишь иногда японские ребятишки показывали пальцами и шушукались, но родители шептали им: «Тсс!» Изредка в толпе мелькали чернокожие; ни одного белого не встретилось.

И вдруг Генри увидел лицо Кейко. Точнее, фотографию в витрине фотостудии «Оти»: нарядная девочка утопает в огромном кожаном кресле, в руках — пестрый бамбуковый японский зонтик с оранжевым карпом кои.

— Коннитива, — поприветствовал Генри в дверях фотограф-японец, совсем еще молодой. — Коннитива Отото-сан.

Генри, не знавший японского, смутился, распахнул куртку и указал на значок «Я китаец».

Молодой фотограф улыбнулся:

— По-китайски я не говорю, но чем могу помочь? Хочешь сфотографироваться? Попозировать? Или ищешь кого-то?

Настал черед Генри удивляться. Молодой фотограф владел английским блестяще, самому Генри было до него далеко.

— Вот эту девочку, мы вместе учимся.

— Дочку Окабэ? Ее отдали в китайскую школу?

Генри покачал головой, махнул рукой.

— Да, Кейко Окабэ, мы с ней учимся в начальной школе Рейнир — для белых, на Йеслер-авеню.

Оба молчали. Вокруг гудели машины, рычали моторы. Генри смотрел на фотографа, а тот — на портрет Кейко.

— Видимо, вы оба — особенные ученики.

С каких это пор быть особенным стало так тяжело? Не просто тяжело — сплошная мука. Подумаешь, «студент» в Рейнир — что тут такого? Ровным счетом ничего. Но опять же, он ведь ищет Кейко. Может, она-то и есть особенная?

— Вы не знаете, где она живет?

— Нет. К сожалению. Но я часто вижу ее с родителями возле театра «Ниппон-Кан». Рядом есть парк, поищи ее там.

— Домо, — поблагодарил Генри. По-японски он знал всего одно слово, не считая фразы, которой научил его Шелдон.

— Не за что. Приходи еще, сфотографирую! — крикнул ему вслед хозяин студии.

Генри уже мчался по улице.

По дороге из школы Генри и Кейко каждый день проходили через парк Кобэ. Вот и знакомый косогор, дорожки, обсаженные по обе стороны вишнями. Через улицу «Ниппон-Кан», театр кабуки, пестревший афишами спектаклей, которых Генри ни разу не видел, с необычными названиями:

«О сомэ хисамацу», «Юко-но ития» — на японском и английском. Как и китайский квартал, улицы близ «Ниппон-Кан» по субботам оживали. Генри устремился вслед за толпой и музыкой. У входа в «Ниппон-Кан» уличные артисты в традиционных костюмах бились на мечах; мечи сверкали и гнулись, рассекая воздух. Позади них музыканты играли на диковинных инструментах, вроде трехструнных гитар. Совсем не то что чжун ху, или гао ху, двухструнные скрипки, под звуки которых в пекинской опере разыгрывают сражения.

Из-за музыки и танцев Генри совсем позабыл, зачем сюда пришел, и лишь иногда шептал слова, которым научил его Шелдон: Оай дэки тэ урэси дэс — машинально, от волнения.

— Генри!

Даже сквозь музыку он узнал ее голос. Огляделся, ища ее в толпе, и увидел — на вершине холма, на самой высокой точке парка Кобэ: она сидела, глядя на уличных артистов, и махала рукой. Генри вскарабкался на холм, ладони стали влажными. «Оай дэки тэ урэси дэс. Оай дэки тэ урэси дэс».

Кейко, отложив небольшой блокнот, с улыбкой смотрела на него.

— Генри? Что ты здесь делаешь?

— О-ай-дэки-тэ… — выговорил он тяжело — будто грузовик проехал. Лоб покрылся испариной. Как там дальше? Как дальше? — У-рэ-си… дэс.

Кейко широко раскрыла глаза, на лице застыла изумленная улыбка.

— Что ты сказал?

Вдохни глубже, Генри. Глубже. Еще разок.

— Оай дэки тэ урэси дэс! — Без запинки! Ура!

Молчание.

— Генри, я не понимаю по-японски.

— Что?..

— Я. Не. Понимаю. По. Японски. — Кейко залилась смехом. — Даже в японской школе японскому больше не учат. С прошлой осени. Мама с папой говорят по-японски, но меня учили только английскому. По-японски я знаю всего одно слово, вакаримасэн.

Генри сел рядом с ней на траву, устремил взгляд на уличных артистов.

— Как это переводится?

Она коснулась его руки.

— Это значит «я не понимаю».

Генри растянулся на прохладной траве. Пахло крохотными японскими розочками, что усеивали склон россыпью желтых звезд.