Отель на перекрестке радости и горечи - страница 14

— Мой сын заканчивает университет, soma coma lode…

— Summa cum laude, — поправил Марти.

— Вот я и говорю. Мой сын заканчивает с высшим отличием. — Генри сунул в рот огненную клецку шуй май с креветками и продолжал с набитым ртом: — На что мне жаловаться?

— Во-первых, мама умерла. А ты удалился от дел. От работы. От забот о маме. Мне за тебя неспокойно. Как ты теперь проводишь время?

Генри протянул сыну пирожок хум бау со свининой; Марти взял его палочками, снял вощеную бумагу, откусил большой кусок.

— Я только что от Бада. С покупкой. Как видишь, дома не засиживаюсь. — И Генри в подтверждение своих слов показал пакет с пластинкой. У меня, дескать, все хорошо — вот тебе доказательство.

Генри смотрел, как Марти, развернув лист лотоса, ест клейкий рис. Нет, не удалось ему убедить, успокоить сына.

— Хочу наведаться в отель «Панама». Попрошусь на экскурсию. Там в подвале нашли много старинных вещей. Еще с военной поры.

Марти дожевал рис.

— Ищешь какую-нибудь редкую джазовую пластинку?

Генри отмолчался, не желая врать сыну. Марти знал, что отец с юности увлекался старыми джазовыми записями, а больше о его молодых годах не знал почти ничего — лишь что детство у того было трудное. Почему? Марти из деликатности не расспрашивал, а Генри не особо откровенничал. И если Марти считал отца скучным, то было за что. Генри хранил в памяти все о последних годах жены, но не таил в себе никаких загадок. Мистер Надежность. Зануда. Без тени сумасбродства, бунтарства.

— Я кое-что ищу, — сказал Генри.

Марти, отложив палочки на край тарелки, посмотрел на отца:

— Что-нибудь важное? Могу я помочь?

Генри надкусил пирожок с заварным кремом, отложил, отодвинул тарелку.

— Если найду что-нибудь стоящее, расскажу.

«Может, я еще тебя удивлю. Ты только подожди. Только подожди».

Марти, казалось, остался при своем мнении.

— А у тебя самого все ли в порядке? У тебя, похоже, что-то на уме, кроме учебы и оценок.

Генри чувствовал, что сын хочет что-то сказать, но Марти молчал. В их семье главное — верный расчет. Сам Генри всегда старался удачно выбрать время для разговоров со своим отцом. Может, и с Марти та же история.

«Придет время, он сам разберется, — сказала Этель вскоре после того, как узнала о своей болезни. — Он твой сын, но не твое отражение, он не должен повторять тебя».

Солнечным августовским днем Этель повела Генри на Зеленое озеро покататься на лодке и там сообщила печальную новость. «Да нет же, я могу прожить еще долго. — пояснила она. — Но если я умру, пусть мой уход сблизит вас».

Этель никогда не переставала опекать сына, а заодно и Генри. Пока не началось лечение — тогда все перевернулось. Навсегда.

Отец и сын ждали молча, не глядя на катившие мимо тележки с дим сум. Тревожную тишину прервал звон посуды на кухне и ругань на китайском и английском. Было о чем спросить и чем поделиться, но ни Генри, ни Марти даже не пытались, просто ждали официантку с чаем и кружочками апельсина.

Генри мурлыкал старую песню — слова он давно забыл, но мелодию помнил до сих пор. И чем дольше он напевал, тем больше хотелось ему улыбнуться.

Марти же только вздыхал, ища глазами официантку.

Оплатив счет, Генри наблюдал, как Марти, взмахнув рукой на прощанье, ставит на переднее сиденье серебристой «хонды-аккорд» увесистый пакет с едой на вынос. Поддался на уговоры отца. Марти нравилась еда в университетской столовой, но разве она сравнится с дюжиной свежих хум бау? Вдобавок паровые пампушки со свининой легко разогреть в микроволновке.

Посмотрев вслед машине сына, Генри заглянул в цветочный киоск и поспешил к ближайшей автобусной остановке, где сел на тридцать седьмой автобус, огибавший Капитолийский холм, — а от конечной рукой подать до Озерного кладбища.

После смерти Этель Генри дал себе слово каждую неделю бывать на ее могиле. Но за полгода он приезжал сюда всего однажды — на тридцать восьмую годовщину их свадьбы.

Генри положил свежие гемантусы — точь-в-точь такие, как у них в цветнике, — на маленькую гранитную плиту, единственное напоминание о том, что когда-то на свете жила Этель. Постояв минуту, Генри убрал букет, смел с могилы опавшие листья, соскреб мох и снова положил цветы.